август 1, 2017
20 лет назад краевед Юрий Дмитриев нашел в Карелии массовое захоронение — место казней в период репрессий. С того времени восстановление имен погребенных стало главным делом его жизни. А много лет спустя полиция обвинила его в изготовлении детской порнографии. В его защиту выступают ученые, деятели культуры, священники, родственники репрессированных и журналисты (подробнее про "дело Хоттабыча" можно почитать здесь). В беседе с главредом "Новой газеты" Дмитрием Муратовым родная дочь Дмитриева Екатерина Клодт рассказала о своем отце и его находках.
Юрий Дмитриев.
Никита Гирин, «Новая газета»
Над этим участком карельского бора не летают птицы. С сотен деревьев, сколько хватает глаз, смотрят лица людей, которых больше нет, — фотографии прикрепили их потомки. В 37-м здесь за несколько дней расстреляли 1111 человек — заключенных соловецкой тюрьмы. "Помните о нас, люди. Не убивайте друг друга", — взывают от их имени камни и деревья.
Братские могилы в урочище Сандармох в Карелии нашел в 1997 году местный житель Юрий Дмитриев. Он, наверное, и сам точно не знал, какая сила заставляла его каждый год отправляться на раскопки в лес, а потом вчитываться в тысячи архивных дел, открывая имена погребенных. "У каждого человека должна быть могила", — говорил он.
Со временем ему удалось составить списки убитых и вернуть память о них. Сандармох стал местом, куда 5 августа съезжаются потомки расстрелянных. А сколько таких сандармохов на Алтае, которые ждут своего Дмитриева? По официальным данным, только с июля по декабрь 1937 года в ходе "кулацкой" и "ровсовской" (дело Российского общевоинского союза) операций в крае было осуждено более 15,6 тыс. человек. И 8 тыс. из них расстреляны.
А Дмитриева сегодня судят. Кому-то он, резкий и прямой, помешал. И обвинили его так, чтобы уж ввек не отмылся: в изготовлении детской порнографии.
Он много лет фотографировал без одежды свою приемную дочку. Делал он это для органов опеки, чтобы при необходимости показать, как развивается ребенок, взятый из детдома на грани дистрофии. Кто-то забрался в его компьютер и нашел эти фото, хранившиеся в папке "Здоровье" — он никогда не распространял их. Авторитетные эксперты сделали заключение: нет в этих фото и признака порнографии. Авторитетные — да. Но не те, кого назначило следствие.
В беседе Муратова с дочерью Дмитриева участвовали гендиректор "Алтапресса" Юрий Пургин, публицист Юрий Бродский, главред ТВ2 Виктор Мучник и жители Соловков Виктор и Людмила Павловы.
— Я никогда не вникала в политику, ни во что, мне это неинтересно. Но вот эти раскопки, потому что это все с детства моего идет, вот эти черепа, которые я имела возможность наблюдать, с дырочкой в затылке… Наверное, это стало смыслом его жизни — жизни моего отца. Он мне однажды сказал: "Я нашел себя. Я не знаю, в чем я провинился или что я сделал в прошлой жизни не так, но я чувствую, что это мое, и я должен этим заниматься. Я должен установить могилы, установить имена. У всех людей, которые не похоронены в море, кто убит или умер на земле, должна быть могила".
— Нет, я не думаю. Он верующий, православный, но он верит как-то по-своему. Я не скажу, что "впадает". Да, он ходит в церковь, но не так часто, по воскресеньям. Он верит изнутри. Он не заставляет никого вокруг, чтобы мы верили, ходили молились. Этого нет. Просто он сказал: "Мне повезло в жизни в том, что я нашел себя". Он пробовал разные начинания, но именно в этом — что он должен находить, раскапывать — он нашел себя. Он считал, что ему очень повезло.
— На самом деле уже в мои 12 лет отец считался со мной на равных. Он нам с братом сказал, что едет в командировку, и пригласил нас. Мы отказались, потому что не очень интересно. Мы подростки, 12 лет. Не знаю почему, но я проснулась в шесть утра, а он в дверях уже. Я ему: "Подожди, я с тобой". Я знала, куда мы едем. Я знала, что мы едем искать места захоронений жертв сталинских репрессий. Черепа с дыркой не были для меня чем-то новым, потому что он и до этого находил места захоронений. И он же изучал строение черепов. По черепу он может определить, мужчина это или женщина, какой возраст примерно. Поэтому я все это видела уже. Я видела, наверное, с возраста Софьи (Катина дочь, внучка Дмитриева. — Прим. авт.) и даже младше. Даже меньше еще — я видела эти черепа. Для меня это не было потрясением.
Когда мы туда приехали, мы встретили мемориальскую делегацию, там были Ирина Флиге (с 1991 года — сотрудник, а с 2002 года — директор научно-информационного центра "Мемориал", г. Санкт-Петербург. — Прим. авт.) и Вениамин Иофе (правозащитник, историк, один из инициаторов создания общества "Мемориал". С 1989 года был сопредседателем петербургского "Мемориала". — Прим. авт.). Вот, получается, трое взрослых, я и неизменная собака, с которой папа ходил везде.
— Ведьма. В тот момент была Ведьма. Сейчас уже другая собака. А Ведьма потому, что она прыгнула папе в машину в пятницу, 13-го.
— Это была сука, но каких-то невероятных размеров. Это была овчарка. И он ее как-то странно нашел: она залезла к нему в машину в пятницу, 13-го. Это принято считать днем ведьм, шабаша. Так она у нас и осталась, эта Ведьма. Хозяин так и не нашелся. Пытались ее забрать, но она кидалась на всех. Так и осталась.
— Очень хорошо. Она вообще очень дружелюбная. И она настолько чувствовала отца, настолько была к нему привязана, что если он уезжал в командировку, в которую он ее взять не мог, на четыре дня или на пять, то собака дома не ела вообще ничего, она просто лежала. Мы ее чуть ли не на руках выносили на улицу. Это была хрущевка, мы жили на пятом этаже. А когда папа подъезжал к дому, она начинала сходить с ума. И мы (ну дети есть дети — убрать, прибрать все срочно) всегда знали — папа приехал.
— Меня недавно спрашивали журналисты, каково быть дочкой Юрия Дмитриева. А я никогда и не думала над этим. Только сейчас, в связи с этим делом, которое создало какую-то шумиху, стали говорить "дочь Юрия Дмитриева". Раньше он не был очень известен. И он никогда не кичился и не желал какой-то славы за то, что он делает. И для кого-то, может, это Юрий Дмитриев, а для меня просто отец, который занимался тем, чем занимался. Да, бывало трудно. Да, нам, может быть, хотелось больше внимания как детям. Он очень много уделял времени поискам своим. Но нам интересно было, и мы часто задавали вопросы.
— Я не знаю, не задумывалась. Может быть, когда-то хотелось. Наверное, это все принимается как должное, и ты живешь как живешь. Я благодарна ему.
— Я просто благодарна. Дело даже не в благодарности. Я всегда им гордилась. Не знаю почему. Мои друзья очень любят его. В седьмом классе, когда это место, Сандармох, нашлось...
— 1997-й. Летом нашелся Сандармох. Я перехожу в седьмой класс. Я рассказывала учительнице, что я была на раскопках, что мы с папой нашли. У папы были фотографии. И моя учительница по географии, классный руководитель, выделила три урока в трех параллелях своих и попросила отца, чтобы он пришел и рассказал. Конечно, это была гордость. И я всегда о нем рассказывала, гордилась — не потому, что он мой отец, а, наверное, потому, что он такой человек. И глаза его настолько глубокие, настолько пронзительные…
— Извините. Всегда, когда речь заходит об отце, и сейчас, зная, в какой ситуации он находится… Для меня это очень сложно. Когда я смотрю его выступления, где он говорит какие-то фразы, которые многие сейчас цитируют, что тем народ и отличается от бабочек, что у бабочек жизнь короткая и память короткая, а у людей жизнь длинная и память должна быть длинной.
— …и я смотрю на него: у меня ощущение, что он знает все. И я знаю, что он может все объяснить доходчиво. У меня была такая ситуация: четыре года назад погиб муж. Для меня это была очень стрессовая ситуация. Но это не важно. И я тогда начала как сумасшедшая ходить по церквям. Церкви, монастыри. Все деньги, которые у меня были, я все — туда. Я маялась. Мне было очень плохо, потому что священник на отпевании начал рассказывать какие-то страшные вещи про мытарства. И я как сумасшедшая бегала везде: и по бабкам, и везде. Папа молча наблюдал это со стороны. Потом он соседке сказал, и соседка, которая к нему приходила, мне сказала: "Кать, ты даже не представляешь, как папа за тебя переживает". И в один прекрасный день я пришла к отцу, он меня посадил и сказал: "Успокойся, так нельзя! Мытарства — это ничего страшного". Он мне сказал, что муж умер и ангел устроил ему разбор полетов: что он сделал неправильно, зачем был на эту землю пущен в очередной раз. Может, его забрали раньше, чтобы он чего-то не наделал? То есть все таким простым, доходчивым языком. Он так это сказал по-простому, что я выдохнула и отпустила эту ситуацию.
— Не то что натворил, а что-то сделал неправильно. И он мог так все это объяснить, как для ребенка. Мне тогда именно это нужно было. Меня это привело в чувство, вернуло к реальности.
— Мне кажется, не только меня, он понимает всех с полуслова. Ну у нас нет такого, что все время идиллия. Я же очень похожа характером…
— У нас бывает такое, что мы не сходимся во мнениях. И такие характеры, прямолинейность наша…
— У меня есть свое мнение — я его говорю.
— Мы обычно стараемся разойтись. Папа говорит: "Все, не мешай мне работать!" Тогда мы берем тайм-аут, обычно это день. Видимся очень часто с ним: каждый день или через день. Мы разошлись, мы остыли, а потом вернулись к этому разговору. Либо каждый остался при своем мнении и сделал для себя выводы, тогда мы не возвращаемся.
У всех людей, которые не похоронены в море, кто убит или умер на земле, должна быть могила.
— У него были опасения, что что-то случится. Он говорил, что, возможно, его посадят, возможно, его убьют. Чего-то он ждал… При этом он не говорил это все всерьез, зная, насколько я тревожусь за него. Я никогда не связывалась ни с политикой, ни с чем. Я всегда ему шутя говорила: "Юра, хватит играть в Джеймса Бонда!"
— Я называю его и "папа", и "Юра", и "Юрочка" — вот так.
— Мы много не разговаривали по телефону, потому что он считал, что телефон прослушивается.
— Я-то не знала и не сталкивалась с этим. И еще он говорил, что по его компьютеру кто-то шарится. Я тоже в этом не особенно сильна. С удаленного доступа, так это называется. Ну а он замечал что-то. Я ему говорила: "Юра, зачем за тобой следить? Ты же занимаешься таким делом — ты восстанавливаешь историю!" (И я читала в фейсбуке удивительные комментарии про него, его называют люди "хранителем времени", хотя он сам себя называет "сторожем истории".) Я ему говорила: это нужно всем! И я его наблюдаю все время за этим компьютером — в чем душа держится, непонятно. А летом он с палаткой, со спальником, со своей собакой на этих раскопках. До меня просто не доходило, что это может кому-то не понравиться.
— Нет, конечно! У меня в голове это не укладывалось. Это настолько уникально! Он восстанавливает имена. Это титанический труд на самом деле. Кому может быть неугодно, что люди могут куда-то прийти и поклониться предкам? Я видела бабушек, которые находили имена своих близких в книгах памяти, плакали и очень благодарили папу за это. Вот мой дедушка по маминой линии — папа нашел его отца. Дедушка у меня рос в детском доме вместе со своей сестрой, потому что папу забрали, а мама умерла. И дед не знал, где находится его отец. Папа нашел. Перезахоронили. Мой папа нашел могилу, где захоронен мой прадед.
— В Петрозаводске. В Сулажгоре (район Петрозаводска, где в 90-е был обнаружен могильник времен массовых репрессий. На месте расстрелов установлен поклонный крест. — Прим. авт.). Там были первые эти раскопки. И перезахоронили у нас в городе на территории церкви на улице Правды.
— От чего?
— Ну конечно, мне стало легче от того, что мой дедушка, которому уже больше 80 лет, может прийти туда и он знает, где его отец. Столько лет жил и не знал…
— Знаете, глядя на дедушку (да и не только на дедушку), когда его привозили на кладбище и он плакал, — конечно, надо. Я считаю, не приведи господь, если с моими близкими что-то подобное случилось бы и я не знала бы, где они, — да я бы с ума сошла. Лучше знать, что оно есть и что оно здесь, и знать, что случилось, нежели терзать себя постоянно неизвестностью.
— Я очень надеюсь. Мне звонят, пишут. Столько народу…
— Я не ожидала. Мы, наверное, считали, что это интересно бабушкам, чьи мужья там, родители. Но бабушек уже не так много, дедушек не так много… Я не думала, что такое количество людей поддержит. Я думала, что могу рассчитывать только на себя, свою семью и больше ни на кого. Тем более что обвинили его в таком чудовищном. Я как дочь, которую он воспитал, которую он вырастил, в это не поверю никогда, потому что я его знаю. Но люди же разные бывают. Кто-то может поверить…
— Да, это так и есть. И, может быть, не столько верят в это, сколько им неинтересно то, чем он занимается. И в тот момент я растерялась и рассчитывала только на свои силы. И я знала, что мне их не хватит, поэтому я сходила с ума. Для меня это было очень жутко, особенно первые месяцы. Я была в величайшей депрессии, в страхе. Я вообще не знала, что мне делать. Благо, что на следующий же день очень большую помощь стали оказывать. Взяли на себя адвоката. Стали писать, поддерживать морально. Огромное спасибо всем! Я выдохнула, я поняла, что мы не одни.
1111 заключенных соловецкой тюрьмы расстреляли в Карелии в 37-м году за несколько дней.
— Пока меня не допросили, свидания с папой были запрещены. Мы ругались со следователем по поводу этого. Зная, по какой статье папе предъявлены обвинения, я, конечно, переживала за него. Потому что тюрьма есть тюрьма. Следователь говорил, что с ним все в порядке. Но я не верила. Я говорила, что я должна увидеть отца, что он без синяков, что у него со здоровьем все в порядке. Мне не нужно обсуждать с ним никакого дела. На это есть адвокат. Я как дочь хочу увидеть его вообще. И наша первая встреча с ним была очень эмоциональная, потому что мне очень сложно было видеть его.
— Сейчас чуть побольше. Там маленькое окошко, решетка, телефон. Я привыкла его видеть как старика Хоттабыча, лесовика, с длинными волосами, с длинной бородой, а сейчас он побритый, подстриженный. Для меня это был шок. Я его даже не узнала. Плакали. И я плакала, и он чуть.
— Я плакала из-за того, что он там, из-за несправедливости. Это мой отец, которого я безумно люблю. И само сознание того, что он там находится… Я привыкла его видеть каждый день рядом, привыкла разговаривать с ним. Это моя опора и поддержка. Мне нравится с ним разговаривать, потому что у меня такое ощущение, что он знает все.
— Я все это представляю. Потом у них появился телевизор в камере, насколько я знаю. Он там следил. Но я понимала, что я являюсь единственным, кроме адвоката, связующим звеном между ним и общественностью. Шура Буртин написал очень хорошую статью, которая разлетелась.
— Да, о нем узнали больше. Я, когда прихожу на свидание, говорю: "Пап, столько народу поддерживает!" Я в шоке, и он тоже.
— Как всегда: достойно, невозмутимо, уверен в себе. И он часто цитирует свою любимую Варвару Брусилову. Я дословно не помню, но по смыслу: что он уверен в своей невиновности, любой приговор встретит спокойно, потому что смерти нет. Он готов вообще ко всему.
Но, наверное, я не готова.
Соловки, 12 июля
Пока меня не допросили, свидания с папой были запрещены. Мы ругались со следователем по поводу этого. Зная, по какой статье папе предъявлены обвинения, я, конечно, переживала за него. Потому что тюрьма есть тюрьма. Следователь говорил, что с ним все в порядке. Но я не верила. Я говорила, что я должна увидеть отца, что он без синяков, что у него со здоровьем все в порядке. Мне не нужно обсуждать с ним никакого дела. На это есть адвокат. Я как дочь хочу увидеть его вообще. И наша первая встреча с ним была очень эмоциональная, потому что мне очень сложно было видеть его.
С июля по декабрь 1937 года в ходе "кулацкой" и "ровсовской" операций в Алтайском крае было осуждено более 15,6 тыс. человек. И 8 тыс. из них расстреляны.