май 29, 2018
Каждый год под каток репрессий попадает 2% высшего слоя региональных политических элит. И эти репрессии — один из кирпичей в фундаменте нынешней, весьма устойчивой, политической системы, считает руководитель Центра политико-географических изделий Николай Петров. Будет ли система меняться? Будет. Но элите, как и прежде, надо бояться.
Наручники.
СС0
Те экс-губернаторы, их замы и мэры, которых уже отправили в места не столь отдаленные, — не самые коррумпированные. Они даже не нарушители правил игры. Это люди, в какой-то момент оказавшиеся менее защищенными, сказал Николай Петров на международной конференции, прошедшей в минувшие выходные в Барнауле.
Доля ежегодного "изъятия" региональной элиты — 2%. И она не меняется с 2015 года. Это, как полагает эксперт, говорит об одном: репрессии — не точечная зачистка. И не кампанейщина накануне выборов, задача которой — показать избирателям, как власти снимают головы у казнокрадов.
Репрессии — условие функционирования политической системы в новой внешнеэкономической и внешнеполитической среде, пришел к выводу Петров.
— Репрессии не пойдут на спад, а могут либо сохраниться на нынешнем уровне, либо усилиться. Это сигнал не Никите Белых или Александру Хорошавину. Это сигнал губернаторскому корпусу, который очень четко считывается.
Репрессии нужны, чтобы держать элиту под контролем, считает Николай Петров. Чтобы никто из них не пошел против системы. Задачи понятные, и ставили их и 80 лет назад.
Но сегодняшним исполнителям не нужно гнаться за планом по сдаче казнокрадов государству. И это сильно отличает нынешние репрессии от 1937 года. Чтобы контролировать элиты, достаточно показать посадки по ТВ — здесь Петров ссылается на выводы экономистов Сергея Гуриева и Дэниэла Трейсмана.
— Благодаря тому, что все моментально показывает телевидение, роль и значение репрессий для сохранения и усиления контроля за политическими элитами сохраняется на том же уровне, что и тогда.
Приводят ли репрессии к снижению казнокрадства? Сказать трудно. Судя по словам эксперта, они просто не эту задачу решают. При этом они имеют побочное последствие: разрушают доверие в элитах.
— Никто ничего не будет делать инициативно. За счет этого система становится стабильной. Все боятся: сегодня Улюкаев, завтра я. А это имеет крайне негативные последствия в среднесрочной перспективе: решая сегодняшние задачи без учета завтрашнего дня, система подрывает базу для своего развития.
Система не может двигаться до тех пор, пока Путин не объявит новые правила, соблюдая которые ты как член элиты можешь чувствовать себя в безопасности.
Губернаторы и мэры-"винтики" — работоспособная часть системы. Но только при двух условиях. Когда есть внешний ресурс. И когда задан курс, по которому можно ехать, ничего не меняя.
К новой опричнине власти шли долго. В какой-то момент даже коррупция (одно из главных "достижений" постсоветской жизни страны) стала играть позитивную роль, как ни парадоксально (или даже провокативно) это звучит. Она превращала отдельных "винтиков" в людей, менее зависимых от системы в целом, утверждает эксперт.
— Если вы украли несколько миллиардов долларов и их нельзя у вас отнять, вы превращаетесь в относительно автономного игрока. Ваш вес определяется не просто должностью (на которую вас сегодня поставили, а завтра сняли), а тем ресурсом, который вы контролируете независимо от этой должности.
Но и с этим вызовом система благополучно справилась. Отсутствие гарантий прав собственности, с которым иные аналитики предлагают бороться, это и есть тот базис, на котором она живет и процветает.
— Поэтому никакие изменения судебной системы, улучшающие ее в этом смысле, абсолютно невозможны. Это было бы самоубийственно для системы.
Автономных политиков в России сегодня нет или почти нет. У тех, кто еще может быть источником неприятных неожиданностей, игровое поле строго ограничено.
— Сергей Шойгу — один из двух-трех автономных лидеров-политиков, популярность которых не является отраженным светом популярности лидера. Я бы говорил о таком феномене Жукова после Второй Мировой войны. И то, что Пучкова, человека Шойгу, заменили на посту руководителя МЧС на постороннего человека, я бы рассматривал как выгрызание серьезного куска из царства Шойгу. И попытку мягкого ослабления этой структуры.
Сокращение неопределенности Петров, вообще, считает направлением эволюции политической системы последних лет. Сильные партии и конкурентные выборы стали лишними: если выборы не контролируются всецело, они могут привести к неожиданному и неприятному результату для власти.
— Стремление усилить контроль и уменьшить неопределенность мы видим не только в России, но и в США и, наверное, и в Германии. У нашей власти это получается успешнее.
Сейчас политическая система России весьма устойчива. Николай Петров даже уподобил ее таракану: виду, пережившему все катастрофы в отличие от других, более, казалось бы, совершенных.
— Мощный и все время расширяющийся институт президентской власти перехватил те функции, которые выполняли другие институты. Снижая неопределенность и сокращая автономию, власть приводит к деградации всех политических институтов за исключением одного — гипертрофированного института президентской власти и всего, что с ним связано.
Но сказать, что системе совсем уж ничто не угрожает, пожалуй, нельзя. Хотя бы потому, что с этим самым главным в стране институтом что-то может произойти. Но дело не только в этом.
— В ближайшую пятилетку мы увидим серьезную трансформацию системы. Я не имею в виду, что выборы станут хорошими, а партии действенными. Неизбежно появятся или будут усилены те институты, которые сегодня отсутствуют или находятся в деградированном состоянии.
Без них невозможна та трансформация, которая, думаю, будет определять политические содержание президентского срока — переход власти. Но не от президента Путина к другому президенту. А от Путина-президента к Путину в каком-то другом качестве.
Что это будет за трансформация? Здесь пока сохраняется неопределенность.
Своими мыслями Николай Петров поделился в ходе международной конференции "Четверть века трансформации: удачные эксперименты и упущенные возможности", состоявшейся 26-27 мая 2018 года в Барнауле.