май 5, 2025
Детство и юность — пора беззаботности и мечтаний. Но только не во время Великой Отечественной войны. В этих письмах - истории трех женщин, стойких, любящих, но навсегда лишенных самого дорогого.
Фрагмент картины «Дети войны» Алексея и Сергея Ткачевых.
Третьяковская галерея
Восьмилетнюю Нюру, девчонку-несмышленыша, мачеха вывела за ручонку за ворота. Сказала: «Иди в няньки, сама себе зарабатывай кусок хлеба».
В своей деревне Нюра знала, где были маленькие ребятишки. Заберется на завалинку, стучит в окошко, спрашивает: «Хозяйка, няньку не надо ли?» Брали девчушку, кто кормил, а кто и одежку кое-какую справлял.
Нюра, сама еще ребенок старалась помогать во всем хозяйке. Совестливая была, боялась, чтоб не попрекали, что хлеб даром ест. Летом, пока хозяева на покосе, она ребенка посадит посреди огорода, сунет в руки тряпичную куклу, а сама грядки польет, когда и печку истопит.
Больше встречалось добрых людей, а были и такие, которые работу спрашивали, а кормить сироту забывали.
Шли годы коллективизации. Сестра Ульяна приехала из города жить и забрала Нюру к себе. Вступили в колхоз «Память Ильича». Сестра дояркой работала, а Нюру, зная ее любовь к детям, взяли в ясли нянькой.
Как-то на вечерке, куда пришла Нюра с подружкой, к ней подошел русоволосый улыбчивый Иван Никитин. Он тоже жил с мачехой, рано узнал, как зарабатывать кусок хлеба. Вызвался проводить Нюру. Несколько вечеров постояли у калитки, а потом и поженились.
Жили в ветхом домике с одним окошком. Из одежды — что на них, то и весь наряд. Лоскутное одеяло да подушка на двоих. Но все было в радость. Работали на поле вместе, усталости никакой не чувствовали. После работы ходили на речку купаться, а потом сидели на берегу, мечтали, как счастливо и долго будут жить.
Следующей весной родился у Никитиных сын Николай. Нюра, оставив сынишку на соседку-старушку, работала с Иваном в поле. Отсеялись вовремя. Погода стояла теплая, всходы поднялись дружные.
Воскресным июньским утром услышали люди зловещее слово: «Война!» А уже через неделю возле сельсовета провожали мужиков на фронт. Иван взял у жены спящего Кольку, обнял ее и сказал: «Ты мне, Нюра, сына сбереги, очень я тебя об этом прошу». И уехал.
Потянулись дни, месяцы, полные ожиданий весточки с фронта. От Ивана приходили солдатские треугольники. Писал коротко: «Жив, здоров, воюем». Больше спрашивал, как дела в колхозе, как сын растет. Нюра его письма перечитывала по нескольку раз.
Дед-бригадир привозил письма прямо на поле. Бабам некогда было ходить в село: косили сено, а там хлеб созреет, убирать надо. Нюра переживала, что давно не было писем от Ивана.
Стояло сухое теплое бабье лето. В воздухе плавали серебристые паутинки. Нюра была дома, когда прибежала девчушка-рассыльная, сказала, что вызывают в совет.
Как-то сразу сдавило в груди. Да еще ночью сон плохой видела. Будто идут они с Иваном по полю. Кругом ягоды красной видимо-невидимо. А они ее не замечают, друг на друга глядят.
В совете пожилой мужчина в форме, прихрамывая, подошел к Нюре, подал конверт — не треугольник, а серую бумагу. Бросилось сразу в глаза слово «убит». У Нюры в глазах потемнело — военный что-то говорил, девчушка подала кружку с водой. Не помнит, как дошла до избы, упала на кровать и забилась в плаче.
В работе немного забывалась, не так горько было. А главное, теплилась в душе надежда, что похоронку ей принесли по ошибке. Вон в соседнем селе получила жена похоронку, а муж вскоре домой вернулся. Без руки, но живой.
Одним вечером при свете коптилки Нюре послышалось, будто Иван окликнул ее по имени. Как была босиком, выскочила в сенки, крикнула: «Ваня!» и повалилась без сознания. Утром рассказала сестре, та ее отругала, мол, и Ивана не вернет, и сына сиротой оставит.
Настала весна 1945 года. Нюра с бабами веяли зерно в амбаре, штопали мешки. Радовались, что пережили еще одну холодную и голодную зиму. В тот майский день бабы были в поле, сеяли. Увидели: подъехал бригадир на лошади, бежит по полю и кричит: «Победа!» Собрались все, кто был в поле, обнимают друг друга, плачут за тех, кто погиб: кто на своей земле, а у Прасковьи Петровой — в далекой Венгрии.
Сменялись зимы веснами. Нюра работала в колхозе. Довелось строить, коров доить, овец пасти. А перед самой пенсией снова в садике работала, нянчила малышей.
После войны военкомат прислал ответ на запрос: Иван Никитин погиб в 22 года под Белой Церковью на Украине. Похоронен в братской могиле.
Много лет прожила я рядом с моей самой доброй, самой человечной бабой Нюрой, Анной Симоновной Никитиной. Светлая ей память.
Небольшого росточка, всегда опрятная, в цветном переднике. Сидит, бывало, и неторопливо рассказывает. Сухие, изработавшиеся руки лежат на коленях. Голос дрожит, слезы вытирает кончиком платка. Подойду к ней, обниму за вздрагивающие плечи, успокою.
Как они, наши женщины, могли выстоять, вынести все тяготы военного лихолетья? Работали голодные, раздетые, разутые. И сохранили незачерствевшие души и открытые сердца, умели радоваться чужой радости, горе принимали как свое.
Последним куском хлеба делились. Тому примером для меня была моя баба Нюра. Бескорыстная, она никому не отказывалась помочь. С ребятишками ли посидеть, огород посадить. Свое в сторону отставит, а человеку поможет.
В честь Дня Победы в местном клубе чествовали ветеранов войны, вдов погибших. Старушки шли в клуб, а моя баба Нюра болела уже. Сидит на лавочке в фуфайке и теплом платке. Я подошла к ней, села рядом на солнышке.
И сказала мне моя бабушка: «Прожила я, доченька, горькую, как полынь-трава, жизнь. Но было и у меня светлое и счастливое время, что прожила с Иваном. Как бы горько ни жилось, а умирать неохота. Да разве на том свете лучше, чем на этом? Вон какая кругом стоит благодать!..»
Н. Н. Литвинова, с. Пятков Лог.
Мой отец, как говорили, Иван Свидерский. С матерью они не были зарегистрированы, и я так и не стала носить его фамилию.
Я была маленькая, когда он ушел на фронт, помню его очень смутно. В открытках, которые приходили с фронта, писал, что, когда вернется, они с мамой поженятся. И приписка: «Шура, береги дочь».
А как-то пришла посылка, в которой было немного крупы, платье и большая кукла. У нее закрывались глаза, и она говорила: «Муттер». Звали ее Кэтрин. В деревне такую никто никогда и не видел. К нам ходили, как на паломничество, осторожно брали на руки, рассматривали. А я боялась, что куклу уронят.
Играть мне с ней не давали. Сажали ее на сундук, я садилась рядом и гладила по головке, разговаривала с ней. Приходили подружки и тоже любовались Катей, как ее называла бабушка.
Когда приходили посылки, бабушка говорила: «Слава богу, жив!» Хотя отца уже не было в живых, он погиб на Курской дуге.
У бабушки было девять детей, но почти все умерли, в живых остались две дочери и сын. И дети дочерей – я и Веня, годика три ему было. Бабушке приходилось очень тяжело.
Когда была корова, как-то еще держались, потом не стало сена. Маленькие дети бабушки умерли. Вернулся из госпиталя дедушка, очень слабый был. Пришла похоронка на Вениного отца. Подкармливались лесом: собирали ягоды, щавель, дикий лук.
Это для нас он был дедушкой, а так мужчина еще не старый, хотя отрастил бороду и усы. Ездил в Алейск и в Барнаул, просил милостыню.
Как-то пропала кукла Катя. Я плакала. Мне отвечали, что не знают, где она. Зато вдруг появились хлеб, сало и сахар. Но я ничего не хотела есть. Заболела, перестала ходить.
Дедушка выносил меня на улицу, садил на расстеленное одеяло и уходил по своим делам. Я слабела, даже сидеть уже не могла. И тогда сын дедушки и бабушки Анатолий повез меня в поликлинику в Бийск. Там сказали, что ребенок перенес сильный стресс. Надо выяснить причину и исправлять.
Дедушка куда-то уехал и его долго не было. Вернулся, неся что-то в покрывале. Это была Катя. Как я радовалась!
Это все, что осталось от отца, большая память о нем. Сейчас уже никого нет из родни.
Нелли Игнац, с. Новополтава.
Мой прадед Григорий Ефимович Харлов потерял в этой проклятой войне пятерых своих родных братьев. Проходили годы, но время не стирало память о тех днях. Уже ушли из жизни его мать и сам прадед, но мы продолжаем помнить его рассказы о событиях тех дней.
Он часто вспоминал своих братьев, и мы до сих пор помним фразы: «Эту черемуху садил Матвей», «А вон ту кованую кровать делал Федор».
Когда я родилась, моя бабушка Люба, предложила назвать меня Татьяной в честь своей бабушки, мамы Григория Ефимовича. Только чтобы я имя взяла, а не судьбу. Вот об этой судьбе я и хочу рассказать.
Моя прапрабабушка Татьяна Савельевна родилась в 1872 году в селе Усть-Козлуха Краснощековского района в крестьянской семье, где пахали земли и выращивали хлеб. Когда ей было 7 лет, умерла ее мать, а в 12 и отец.
Чтобы выжить, у кого водилась с детьми, у кого на кухне работала. Когда повзрослела, вышла замуж за Ефима, местного парня.
Работы было много, и сеяли, и пахали все на лошадях, и успевали детей растить, а их у Татьяны Савельевны родилось 12. Пятеро умерли в младенчестве от разных болезней.
Остальные – шесть сыновей и одна дочка – еще не все подросли, умер муж Ефим, и Татьяна Савельевна осталась одна. Как растила, как выживала, одному только богу известно.
Вступили в колхоз, один за другим пошли в армию сыновья. Дочь вышла замуж, родила ребеночка. И вот опять горе – заболела тифом и умерла, умер и ее сыночек.
Но из армии стали возвращаться сыновья и обзаводиться семьями. Можно и пожить спокойнее. Но нет. Еще не все горе вылилось на Татьяну Савельевну – началась война, в первые же дни забрали четырех старших, а потом и остальных.
Уже с февраля 1942 года похоронки пошли одна за другой: кто под Москвой, кто под Ленинградом, кто под Смоленском — погибли все пятеро: Федор, Матвей, Алексей, Игнат, Фома. Остался один Григорий, самый младший.
«Сяду за стол одна, какая еда? Одни слезы», — вспоминала позже Татьяна Савельевна. Думала, что не придет больше ее младшенький, но все ждала.
Ждать пришлось долго. После Победы Григорий еще четыре года находился в армии и только 30 ноября 1949 года был уволен в запас. Прошел Украину, был в Берлине. Вот он и стал нашим прадедом.
Татьяна Савельевна умерла в 1956 году. Покоится на сельском кладбище в селе Усть-Козлуха, а рядом лежит ее младший сын, единственный вернувшийся домой.
Татьяна Суховей, с. Усть-Козлуха.
Все изображения иллюстративные.