декабрь 15, 2010
– Сейчас в это трудно поверить, но в 1959 году в подвале Железнодорожной больницы, за закрытой железной дверью бомбоубежища мы пересаживали собаке почку. Я был первокурсником, студенты старших курсов Виктор Супоницкий и Светлана Гапоненко включили меня в свою группу и таким образом заинтересовали научной работой. Конечно, это все было возможно только благодаря профессору Анатолию Григорьевичу Варшавскому, завкафедрой патанатомии в Алтайском мединституте, бывшему заведующему отделением Боткинской больницы в Москве, и Израилю Исаевичу Неймарку, завкафедрой факультетской хирургии.
Яков Шойхет, заслуженный деятель науки РФ, доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент РАМН.
Олег Богданов
– Я сразу сказал: до 10–11 часов буду работать в клинике, оперировать и читать лекции, а потом полностью отдаваться работе в администрации края. Времени всегда хватает; чем больше нагрузка, тем четче вы ее распределяете.
Я не бросал хирургической практики, возможно, и потому, что меня никогда не прельщали материальные ценности. Мне пришлось отказаться от должности в Совете Федерации. Несмотря на уговоры, я выполнял должность заместителя председателя комитета по социальной политике на общественных началах. Я ведь не получал там зарплаты, и я ведь не получаю пенсии как депутат Совета Федерации.
Депутатство для моей карьеры – это смешно даже. Многие, может быть, думают: зачем ему? А для меня это было способом решения общественно важных проблем. Что оставалось делать, если проект первого семипалатинского закона я писал в министерстве, а программу никак продвинуть не мог? Тогда и родилась эта идея. И я решил все вопросы, которые перед собой ставил.
– Семипалатинская программа началась с двух собраний в районных домах культуры. В 1989 году Надежда Степановна Ремнева сказала мне: "Поедемте в Горняк, там „желтые дети“. Когда я увидел в этих домах культуры женщин, которые плакали: "Скажите, нам можно рожать? Можно ли нам беременеть?" – я дал себе зарок, что мы решим эту проблему. И мы ее решали. Не имея первоначально денег, не имея ничего, организовали ряд научных коллективов, которые стали заниматься "желтыми детьми", а затем аномальной заболеваемостью в крае.
Пожалуй, впервые в мировой истории люди, которые проводили ядерные испытания, стали сторонникам изучения их воздействия на население. Может, поэтому Семипалатинскую программу надо понимать не просто как научную программу, а как дело, изменившее нравственное состояние общества. Интересная особенность – первыми изменились офицеры. Этого мне никогда не забыть. Гражданские приходили, грозили пальчиком: "Тебя посадят", но стоило вовлечь в это дело сотрудников военного ведомства, как работа пошла. Начали работать люди, которые являются асами в этом вопросе: лауреаты Ленинской и Государственной премий академик РАМН Леонид Андреевич Ильин и профессор Гордеев, которые когда-то разрабатывали защиту войск от ядерного взрыва. Для военных, может, это была лакмусовая бумажка – готовы ли они работать над защитой населения? И они пошли на это.
– Неправильно говорить, что науку продвигают личности. Наука движется вперед силой своего развития. Это воспроизводимая отрасль. И единственное, что от вас требуется, – не признавать
ее наукой колхоза имени XXII съезда или наукой Алтайского края, а понимать, что это общее достижение человечества.
Важно сказать хоть какое-то слово, которое способствовало бы движению науки в целом. Вот так я это понимаю. А чтобы один гений что-то сдвинул и все пошло вперед – это сказки. На самом деле
всегда есть фундамент, который делается одновременно тысячами ученых в разных странах, и кто способен воспринимать эту информацию, тот идет в ногу со временем.
– Когда наука опережает время, в нее вмешиваются посторонние силы. Поэтому моя жизнь не была такой легкой, как представляется. Годы между 74-м и 82-м для меня были годами доказательств – я первым в России использовал методику определения гемодинамики с помощью радиоактивных изотопов, а потом десять лет доказывал, что прав, хотя надо было идти работать дальше. Мне пришлось дважды защищать диссертацию и даже сомневаться в продолжении дальнейшей научной работы. Был кризис в жизни… Потом мой руководитель Израиль Исаевич** все-таки заставил меня идти на защиту.
Были люди, которые сказали, может быть, одну фразу, но она определила мои действия на многие годы. Допустим: "Все прорывы науки делаются на ее стыках". Это сказал Леон Шабад***, человек, который является основателем теории канцерогенеза рака, я защищал у него докторскую диссертацию. И с тех пор я фактически только тем и занимался, что соединял различные направления медицины. И многие мои диссертанты выполнили работы именно на стыке наук.
– Я же вижу их в институте: они умнее нас. Хотите – признавайте это, хотите – не признавайте, это не зависит от ваших желаний. У них другой базис. Они владеют компьютером, я по
сравнению со своим внуком просто ничтожество. Для него найти литературу в Интернете – дело двух минут, у меня на это уходит двадцать.
Если я спешу, я звоню ему, и он тут же все мне находит, я не успеваю трубку положить. Он может держать в голове массу информации, это что-то чрезвычайное, я пугаюсь даже. Мне это не дано – это
признание.
Кто у нас, в конце концов, стоит сегодня за операционным столом? Что, 65–70-летние? Да успокойтесь. Основная масса – это молодые люди. Мы можем сделать операции, которые им пока недоступны, но основную-то работу выполняют они.
Гордитесь ими и радуйтесь, что жизнь будет продолжаться и что она пойдет дальше. Каждое новое поколение становится умнее предшествующего – в этом залог развития человечества.
– Вот видите, вон там дощечка висит с медвежонком? Это сделала девочка трудной судьбы. Она перенесла тяжелейшую операцию и через год после этой операции научилась выжигать по дереву. Она
знает, что у нее тяжелая болезнь, что у нее метастазы в легких, иногда ей больно, но, несмотря на страдания, она живет полноценной жизнью. Она отличница в школе, она плавает в бассейне, в позапрошлом
году участвовала в конкурсе красоты у себя в городе. И никому в голову не приходит, что это мужественный ребенок, который сумел жить со своей болезнью. Благодаря тому, что я делаю, она живет уже
восемь лет, и это моя гордость.
Вот эта мозаика – еще одна моя гордость, ребенок сделал ее через месяц после тяжелой операции. Мне привезли ее его родители. И здесь очень много таких вещей, это особый кабинет. И каждая в
отдельности дает мне удовлетворение от работы. А сколько больных я спас – да я их не считаю. Никто их не считает. Но каждая операция – она что-то такое для тебя значит.
– Оно зависит не от медицины, а от биологии. Надо понять, что вопросы размножения раковых клеток, их автономии – это вопрос молекулярной биологии. Мы не все еще знаем об их размножении и развитии клеточной массы. Если бы мы это узнали, то химики могли бы разработать методы ее остановки.
Все, что было наработано раньше по фундаментальной науке, мы практически исчерпали наукой прикладной. Сегодня нужен новый подъем фундаментальной науки. Микромир сегодня не познан так же, как то, что находится за нашей Солнечной системой, и я думаю, что микромир более сложен.
То, что мы называли злокачественной опухолью, это на самом деле огромная группа заболеваний разной природы. Мы берем суммарно несколько заболеваний и пытаемся их лечить, а надо знать происхождение каждой болезни.
Биология в нашей стране после известных событий долгое время была в загоне. Сейчас это преодолевается. Новое поколение докторов не будет склонно называть целую группу болезней одним словом. Они будут знать, что есть маркеры, которые позволят говорить: это образование из Т-клеток, а это – из В-клеток.
– Мы люди – и это все. На этом надо ставить точку в понимании любой профессиональной деятельности. Нельзя подчинять свои желания профессии. Подчиняться можно только общечеловеческим
ценностям. Вот такое кредо.
И я думаю, что те, кто способствует увеличению пенсий, помогают людям больше, чем я.
– Мне никогда не хватало гордости, и я как раз не считаю ее признаком человеческого ума.
– Столько работаешь, и столько вопросов тобой не познано – какой ты никчемный человек, в сущности. Чем больше познаешь мир, чем больше познаешь науку, тем выше и значительнее перед тобой встает та громада вещей, которую ты просто не знаешь. Когда говорят: "У него больше 1 000 научных работ, 40 монографий и 112 защищенных под его руководством диссертаций, он спешит жить" – не жить я спешил, я спешил выяснить, чего я еще не знаю.
– Четыре дня назад я убрал опухоль средостения за шесть минут, после того как помощники открыли грудную клетку. Само то, что я могу это сделать – я же не молодой уже человек, – приятно. Предыдущая операция занимала 16 минут, а на самом деле на это отводится два часа.
– Жизнь клетки в каждом органе рассчитана, генетически запрограммирована. Ядерные взрывы не принесли бы такой беды на Алтае, если бы это учитывалось с самого начала. Зачем Алтаю, где была зона радиационного воздействия, строить химический завод? Если вы насыщаете химической промышленностью регион, который когда-то испытал радиационное воздействие, если загрязняете среду – вы увеличиваете возможности реализации той онкогенности, которую когда-то внесла радиация. Могут быть какие угодно генетические изменения, но если второй разрешающий фактор не действует, рак легкого реализоваться не может. Конечно, население об этом ничего не знало, но я не думаю, что об этом не знали те, кому положено было знать.
– Единственное, чего я хочу: чтобы после меня не было смертей. Вот с чем ты живешь: человек пришел к тебе безнадежным, с метастазами; но ты соприкоснулся с ним, ты говорил с ним – а его не стало. Даже если ты его не оперировал – но он умер в клинике; он пришел сюда живым – и его унесли.
Все разговоры об эмоциональном выгорании у врачей – бред. После смерти больного я до сих пор какое-то время не хожу в операционную; я должен прийти в свой кабинет и побыть один.
Если человек занимается врачеванием, вы можете говорить о нем что угодно, но он выбрал специальность, которая больше ничем особенно не привлекает. Зарплата самая низкая, какую только можно придумать, минимальный рабочий день 10 часов, на пенсию он уходит вымотавшимся, руки дрожат… Но хирург видит итоги своей деятельности тут же. Прооперировал – и человек уходит без болезни.
Поэтому тем, кто будет заниматься врачебной деятельностью через 20, 30, 90 лет, можно пожелать только, чтобы они как можно реже встречались со смертью.
– Каждый встречает юбилей по-своему, и я встречу его по своему. 17 декабря у нас будет работать московская школа пульмонологов, сюда прилетает академик Александр Григорьевич Чучалин*** и вместе с ним шесть ведущих пульмонологов страны. Конференция посвящена хронической обструктивной болезни легких, которая в ближайшие годы станет одной из самых больших причин смертности населения. Все аспекты будут преподнесены на мировом уровне – нам надо учить наших людей.
– Теоретически бессмертие невозможно.
* Израиль Неймарк – ученый-хирург, доктор медицинских наук, заслуженный деятель науки РСФСР, почетный гражданин Барнаула, один из создателей Алтайского медицинского института.
** Леон Шабад – советский онколог, академик АМН СССР, один из создателей экспериментальной онкологии в СССР.
*** Александр Чучалин – академик РАМН, главный терапевт-пульмонолог Минздравсоцразвития России.
Яков Нахманович Шойхет – доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент Российской академии медицинских наук. Автор более 1 000 научных работ и 11 изобретений. Под его руководством подготовлено 30 докторов и 82 кандидата медицинских наук. Хирург высшей врачебной категории. Осуществлял руководство федеральной программой по научному обеспечению реабилитации населения, подвергшегося радиационному воздействию при ядерных испытаниях на Семипалатинском полигоне. Заслуженный деятель науки Российской Федерации. В 1993–1995 годах был депутатом Совета Федерации Федерального Собрания РФ. В 1996 году – депутат АКЗС, председатель комитета по социальной политике. С 1996 по 2004 год работал заместителем главы администрации Алтайского края. С 1974 г. – заведующий хирургической кафедрой Алтайского государственного медицинского института (университета).
46 лет Яков Шойхет работает в медицине, из них 45 – в Алтайском медицинском университете.
Цитата
Когда человек сидит в пивной и считает, сколько он выпил пива, ему трудно понять, что в мире происходит что-то увлекательное.