ноябрь 18, 2011
Филологи Алтайского госуниверситета закончили работу над пятитомной антологией "Алтай в русской литературе XIX–XX веков". Этот уникальный труд, в который войдут самые сильные и талантливые произведения о нашей родине, должен стать еще и первой в истории края серьезной попыткой самоидентификации, ответом на вопросы: кто мы? Откуда мы? Куда мы идем? "Свободный курс" предложил пятерым составителям пятитомника рассказать, над чем они работали и что у них в итоге получилось.
Ольга Левашова, доктор филологических наук, профессор.
Анна Зайкова
– Первый том я собирала с бору по сосенке. Мне хотелось показать не только истоки, но и дореволюционный расцвет сибирской литературы – все-таки рубеж XIX–XX веков был временем областников, которые много сделали на культурном поле, – рассказывает Ольга Левашова, профессор, доктор филологических наук. – Там есть такой вектор: все они – Наумов, Ядринцев, Потанин, Кущевский – понимали, что действовать надо из центра и разными путями, и кто с золотым караваном, кто как добирались до Петербурга. Культуроцентризм все равно существовал и отразился в их биографиях; здесь, в Сибири, ничего создать было невозможно, все рассеивалось в снегах, в холоде, в огромных пространствах. Им надо было уехать в Петербург, встретиться там, создать землячество и вернуться с пониманием того, что надо собирать свою сибирскую культуру. Кто мог осмыслить Сибирь? Верхогляд, который приедет, неглубоко поймет и напишет? Нет, конечно. Скажем, здесь был поэт, горный инженер из Харькова Егор Ковалевский. В прозаическом вступлении к своей думе "Татарка" он пишет: "Полулюди-полузвери, которые живут в районе Телецкого озера", и так далее. Это явно взгляд из проезжающей кареты – он не смог разглядеть в алтайцах удивительный народ, созерцательный, давший имя каждому ручейку и не готовый к тому, что его вот-вот начнут вытеснять, по сути дела, в резервации.
– В отличие от коллег у меня не было вопроса, какие тексты выбирать: прецедентные тексты XIX века более-менее устоялись, вопрос был в выборе имен. Я не случайно начала с Гуляева: Гуляев известным писателем не был, он был собирателем фольклора, но я считаю, что без него невозможно. Это собиратель культурных сил, дом которого был открыт всем путешественникам: Брему, Семенову, впоследствии Тянь-Шанскому, французской экспедиции… Я взяла два его небольших очерка, "Колыван и Колывань" и "Механик Ползунов". Гуляев очень любопытно объясняет, почему паровая машина у нас оказалась невостребована в отличие от Англии. С одной стороны, реалистическое объяснение: в Англии вольнонаемные, поэтому нужна производительность труда, а тут бергалы и так пашут. С другой стороны, Гуляев вплетает в очерк легенды: прошел слух, что машина – эта дьявол...
Потом в моем томе есть очень, я считаю, любопытный даже для современного читателя роман, он остросюжетный, сделан по законам массовой культуры. В Сибирь приехал журналист, который набил уже руку…
– Абсолютно нет. Какой он аферист? Человек буржуазного толка, либеральных взглядов. Он спокойно меняет убеждения, для него нет ничего особо заветного. Как у Достоевского: заботься о своем кафтане, и в обществе будет больше целых кафтанов.
Человек потерся сначала в Петербурге, получил образование, занялся адвокатской практикой, потом увлекся революционными идеями, выехал за рубеж, встретился с Герценом. Русское правительство вызвало – вернулся, покаялся, поехал в Сибирь. Называется "в ссылку", но тем не менее в Нерчинске и на Алтае он был управляющим золотых приисков. Надо отдать должное: судя по роману, за несколько лет он очень хорошо во все вник…
Вообще, тема золотой лихорадки – одна из главных тем моего тома. В 30-е годы XIX века на Алтае открыли рассыпное золото, и сюда хлынули, с одной стороны, специалисты, горные инженеры, а с другой – масса авантюристов. Это был русский Клондайк, на убийствах и ограблениях создавались капиталы, рушились родственные, служебные и дружеские связи, все проверялось на прочность, особенно – человек. В романе у Блюммера есть горный инженер Ястребов, весь из себя такой романтичный, занимается литературой и поначалу не хочет брать взяток. И тем не менее он слаб, он проигрался, его жена все время стонет, что ее подружка посылает носовые платки в Париж стирать, чтобы отдушка была парижская. Роскошь, новейшие моды, лучшие книги, лучшие музыкальные инструменты – Блюммер все это описывает, и роман-то его сделан неплохо, но уже была сформирована потребностьв том, чтобы о Сибири писали сибиряки, и Ядринцев отозвался о сочинении Блюммера как о майнридовщине.
– Да. Там – идея. И Потанин, и Ядринцев пострадали за дело сибирских сепаратистов, прошли ссылки и тюрьмы. Я взяла в первый том цикл очерков Ядринцева, в том числе "На обетованных землях" и "Сибирскую Швейцарию" – он сам указывает, что это путевые записки с Алтая. Ядринцев использует серьезный мифологический план – обетованная земля, Беловодье – и строит концепцию на противоречии: богоданная страна красоты необыкновенной, а люди живут просто страшно.
Потанин больше ученый, конечно, хотя литературный дар в его очерке "Полгода в Алтае" отчетливо чувствуется. Но там больше описания цветов, альпийских лугов, станицы Чарышской, в которой полгода жил расквартированный полк, во главе которого он тогда стоял. В том вошел бытовой очерк Наумова "Сарбыска" – русский купец ворует жену у алтайца. Кстати, уже в начале ХХ века Гребенщиков напишет о том, что кража женщин была на Алтае повсеместной.
– Эта история очень тяжелой жизни. Во-первых, русские завоевывают, цивилизуют Алтай – тут есть диалектика хорошего и плохого: все-таки здесь не было военного завоевания, алтайцы сами попросились под сильное плечо, но много было негуманного. Русские писатели поражаются: алтайцев обманывают, опаивают, выменивают на зеркальце целые стада, и тем не менее у них остается это приятие, это желание, чтобы рядом был русский друг. Еще эта история – гимн упорству русского первопроходца, который ищет какую-то необыкновенную страну, обетованные земли.
– Я два месяца сидела как проклятая: очень много разночтений в биографиях, а все тексты приходилось выправлять в ручном режиме, буквально в каждом слове убирать яти и еры. И над комментариями пришлось посидеть: Блюммер, например, считал, что Сибирь надо передавать такими словами, как "шерабарить", то есть не столько диалектными, сколько грубо-просторечными. Много архаизмов, которые надо было объяснять, много французского, много латыни – один герой служит в управе, он все время пьяный и все время шпарит латинизмами.
Пятитомник "Алтай в русской литературе XIX–XX веков" выйдет в 2012 году. В первый том пошли тексты авторов XIX века, во второй – дореволюционные произведения ХХ века, в третий – литература 1917–1950 годов, в четвертый – 60–70-х годов, в пятый – 70–80-х годов.
Мы продолжим разговор с составителями антологии в следующих номерах "Свободного курса".