июль 25, 2012
Если социальная политика радикальным образом в стране не изменится и будет продолжаться снижение финансирования образования и здравоохранения, то Россия рискует потерять конкурентоспособность — не только экономическую, но и связанную с качеством человеческого капитала. Так считает социолог и политолог Евгений Гонтмахер. Он объяснил, почему считает, что политическая система в стране неустойчива и отчего нам остается надеяться только на чудо.
Евгений Гонтмахер, член правления Института современного развития на экономическом форуме "Сибирский Давос". Белокуриха, 2010 год.
Иван Власов
— Евгений Шлемович, сегодня с подачи экс-президента Дмитрия Медведева в России идет политическая реформа: регистрируются партии, возвращаются выборы губернаторов и т. д. Как вы оцениваете происходящее?
— Что касается партий, то я считаю, что пусть они будут, и пусть — в таком большом количестве (сегодня в России зарегистрированы 34 партии и еще 184 оргкомитета ждут рассмотрения их заявок. — Прим. "ВД"). Я считаю, что это положительное явление. Не знаю, насколько это решение было осознанным. Власть, мне кажется, просто еще не понимает до конца, что наделала. Во Франции, помню, беседовали с заместителем министра юстиции. Его спросили: "Сколько у вас партий?" А он ответил: "Я не знаю". Его это мало интересует. Он вмешивается, если возникают какие-то нарушения. Некоторые из наших новых партий я считаю очень перспективными. В Германии "Пиратская партия" входит в парламент. В свое время у них туда прошли "зеленые", над ними смеялись, а они взяли и прошли. Так может быть и у нас. Для молодежи все эти проекты очень привлекательны. Политика — это же перформанс. Раньше был Жириновский. А сейчас он сходит с арены, потому что за временем не поспевает.
В целом же судьба инициатив Медведева очень странная. По партийной жизни — приняли. По выборам губернаторов — тоже: он, конечно, вначале ни о каких фильтрах не говорил, но потом это дело подкорректировали, в результате закон стал эрзацем. И была еще третья инициатива — о поправках к законодательству о выборах. Но она, такое ощущение, просто похоронена. Так что ни о каком комплексном подходе говорить не приходится. Для того чтобы как-то расшевелить политический процесс, надо запускать сразу несколько параллельных проектов, тогда они могут дать какой-то кумулятивный эффект. А сейчас его нет.
— Как вы считаете, в ближайшие шесть лет произойдет откат в реформах?
— Так он уже идет. Риторика уже другая. Правительство у нас даже не техническое, а супертехническое. Я, честно сказать, не понимаю, чем занимается Медведев, что ему оставили как премьер-министру. Мне пришлось поработать в аппарате правительства с шестью председателями. Какие-то полномочия у них все же были. А сейчас Путин фактически является одновременно и президентом, и премьер-министром с дублирующим составом подчиненных. Не знаю, как долго эта система сможет продержаться, потому что управленчески она шаткая до предела. Не может один человек принимать все решения. Каким бы он гениальным ни был, это огромный риск ошибок.
— Год назад вы опубликовали статью, в которой сообщили, что страна стоит на краю социальной катастрофы. Вы объясняли, что ситуацию еще можно "отыграть". Удалось это или мы уже переступили черту?
— Я считаю, что, к сожалению, в социалке мы уже перешли какую-то точку невозврата. Бесплатного образования у нас уже нет в том смысле, в каком мы его себе представляем. Здравоохранения — тоже. Причем бюджетные проблемы начались давно, несмотря на высокие цены на нефть. Еще в 2008 году власти поняли, что надо что-то резать. Потом пошел рост. Но мысль осталась. Это как в том анекдоте. Стюардесса объявляет: "На борту нашего самолета — три ресторана, четыре поля для гольфа, бассейны. А теперь попробуем со всем этим взлететь". У нас примерно та же ситуация.
Что начали делать? Сокращать сети: ФАПы, малокомплектные школы. Но, по идее, если закрыли ФАП, то должны сделать хорошую дорогу до райцентра, где есть больница, и запустить недорогой транспорт. То есть если экономишь здесь, то тут — трать. А у нас здесь сэкономили, а тут не потратили. Такой же процесс идет и со школами. С одной стороны, закрытие малых школ — процесс вроде бы правильный, идет экономия ресурсов. Но здесь же возникает вопрос безопасности ребенка. Одно дело, когда школа во дворе, а другое — когда его надо везти.
— А подушевое финансирование необходимо было вводить?
— Все зависит, на каком оно уровне. Прием участкового врача по линии ФОМС стоит рублей 30. Осмотр у специалиста — рублей 100. Но это же не столько стоит, мы это знаем. Отсюда низкая обеспеченность зарплатами, техническим оборудованием. Подушевое финансирование — это не так плохо. Но тариф должен быть полный, и должны быть стандарты лечения. Голикова грозилась их разработать, и вроде бы даже уже законопроект есть. Но давайте посмотрим на бюджет, он принят на трехлетний период. В нем есть таблица по всем уровням бюджетной системы: и в доли ВВП, и в абсолютных цифрах идет снижение расходов на здравоохранение. Власти нужно было выбрать приоритеты, она их выбрала: расходы на оборону, на правоохранительные органы, на содержание самого государства и на всякие госинвестиции, последнее — открытая зона воровства. Так что процесс недофинансирования социалки идет. Если начнутся какие-то экономические проблемы, то опять нужно будет чем-то жертвовать. Чем? Социалкой.
Все это может привести к тому, что качество человеческого ресурса будет падать. Представим теоретически, что в страну привлекли инвестиции. Кто работать-то будет? Гастарбайтеры. Классический пример — Калужская область. Успешный губернатор Артамонов создал хорошие условия для бизнеса. В регионе довольно много немецких инвестиций. Кто работает на построенных автозаводах? Гастарбайтеры. И немножко наших. Мы теряем на глазах гуманитарную, человеческую базу собственного будущего.
— И во что эта ситуация может в итоге вылиться?
— Тут есть развилка: люди или возмутятся и начнут чего-то требовать, или смирятся. В нашей истории были ситуации, когда граждане терпели до последнего. Если только у них последний кусок хлеба не отбирали. Но сейчас-то не отбирают. Процесс идет постепенно, медленно. Люди потихоньку бурчат на кухне, но они не готовы идти куда-то, требовать чего-то. К чему это может привести? К сепарации. Большая часть населения опустится, смирится, уровень притязаний упадет. Все это потянет нас резко на дно.
— То есть потеря конкурентоспособности?
— Она уже сейчас идет. В Европе проводят исследования качества школьного обучения. Например, на уровень знания языка. Обычным школьникам читают текст и просят пересказать. У кого память получше — пересказывают. Потом у ученика спрашивают: какие уроки ты извлек, какие твои выводы? И вот здесь мы проваливаемся, занимаем тридцать какое-то место. Хотя вроде бы наши школьники выигрывают олимпиады. Но это потому, что есть элитные, хорошие школы. В этом смысле у нас абсолютно кастовое государство. Если вы не отдали ребенка в хороший детский сад или хорошую школу — все, вы проиграли. А что такое поступление в хорошую школу? Это конкурс родителей. Деньги, знакомства и т. д. Вот говорят, что у нас социальные лифты не работают. Так они не во власти не работают. У нас траектория жизни человека в детстве определяется.
— Вы сказали: люди понемногу бурчат. А одинаков ли уровень недовольства в разных социальных группах или в разных территориях?
— Он почти везде одинаков. Если не считать уличных акций. Тут, конечно, большая разница. Но этому есть объяснение. Что значит человеку выйти на улицу в городе, где 200 тысяч населения? Это в Москве люди не знают друг друга. Можно надеть очки — и останешься неузнанным. На митинги в столице ходили крупные бизнесмены и люди из системы. А если в Барнауле такой человек выйдет? Его тут же узнают. Но градус недоверия почти везде одинаков. Разными могут быть только причины.
— Вы верите, что малый бизнес может спасти страну?
— Вообще, я не представляю, как люди ведут у нас бизнес в таких нечеловеческих условиях. Ордена и медали надо давать. Путин сказал: надо создать 25 млн. новых рабочих мест. Ну, нормально, хорошая инициатива. Вопрос — кто будет создавать? Это должен делать бизнес. А государство — выступать регулятором. Но бизнесу развиваться не дают.
— Как вы относитесь к объявленной приватизации госпредприятий?
— Понятно, что это будет приватизация для своих. Пока не создан институт честной конкуренции, транспарентности, все бессмысленно. Например, у вас есть пакет акций в Сбербанке и вы хотите его продать. Это должно быть сделано так, чтобы проигравшие сказали, что все было справедливо. Допуск к конкурсам должен быть открытым, понятным. То есть необходимо наличие системы институтов, а ее нет. Непонятно, как проводить приватизацию. Потому что все равно появится "Байкалфинансгруп", который все купит, а потом через пару месяцев мы узнаем, что на самом деле собственником стал тот, под кого и был сделан заказ. Так что пока я к этому отношусь негативно.
— Может ли нашу страну изменить вступление в ВТО?
— Я на вступление в ВТО смотрю положительно. Чем громче кричат наши аграрии, что это смерть, тем лучше. Почему? Знаете, что такое стимул в изначальном значении? Это палка, которую ослу под хвост толкали, чтобы быстрее двигался. Так вот ВТО — это стимул. Требуйте от государства, чтобы оно создавало необходимые институты для работы в равных конкурентных условиях! Я думаю, что после ратификации настанет период затишья, потому что определен довольно длинный переходный период. Россия все-таки выторговала себе много послаблений. Но если мы за этот переходный период ничего не поменяем в принципах нашей жизни, то тогда можем действительно попасть в губительную ситуацию. Но это мы будем виноваты, а не ВТО.
— Из ваших слов следует, что для полноценной работы в рамках ВТО нам нужно повышать конкурентоспособность. Но раньше вы сказали, что мы ее из-за социальных проблем, скорее всего, потеряем…
— Это к вопросу, что лучше: конец мучениям или мучения без конца? Всегда же есть надежда. Всегда присутствует фактор чуда. Эта ситуация известна даже в биологии. Мне рассказывали, что у какого-то вида животных, когда он находится под угрозой исчезновения, происходит что-то в организмах и они начинают активно размножаться. Или другой известный факт — после войн мальчиков всегда рождается больше, чем девочек. Это биология. Может быть, в нашей ситуации это тоже сработает. Путин же поехал в Иерусалим. Зачем? Это чистое паломничество. Он обошел все святыни. Другое дело, что, наверно, это не нужно было делать публично.
— Как вы относитесь к созданию корпорации развития Сибири и Дальнего Востока?
— Первым идею высказал Шойгу, но это, я думаю, было частью торга: он уходил из МЧС, определялось, куда его направят. Идея корпорации не реализована. Очень мощное противодействие ее реализации идет со стороны Минфина и Минэкономразвития, потому что сама по себе идея госкорпорации как института себя исчерпала. Кстати, Медведев, еще будучи президентом, об этом говорил. Поэтому создание еще одной корпорации маловероятно. Путин не решится идти против потока. Есть ведь и второй вопрос — где взять на это деньги? Денег сейчас нет. Хотя у нас возможно все что угодно. Мы с вами сегодня разговариваем, а завтра можем прочитать в газете указ президента о создании корпорации.
Евгений Шлемович Гонтмахер — заместитель директора Института мировой экономики и международных отношений РАН. С 2008 года — член правления Института современного развития (ИНСОР). Сегодня сотрудничает с Комитетом гражданских инициатив экс-министра финансов Алексея Кудрина. В 1990-х годах в разное время работал начальником управления Минтруда России, замминистра социальной защиты населения, начальником отдела администрации президента, начальником Департамента социального развития аппарата правительства. В 2003–2004 годах был вице-президентом РСПП. Доктор экономических наук, профессор.
У Евгения Гонтмахера 2205 друзей в социальной сети facebook.