октябрь 18, 2012
Куличье - одна из деревень, которую называют обреченной. Еще семь лет назад на ее улицах можно было увидеть играющих детей - в архиве фотографа "Свободного курса" сохранились эти снимки. Сегодня улиц нет, озера превратились в болота, по берегам которых греются змеи. Вместо домов - обвалившиеся черные дыры,будто пытающиеся навсегда поглотить прошлое людей, когда-то здесь живших. Но это черноте не удается. Высится над призрачной деревней грозный солдат, охраняя память. Не дают пока исчезнуть Куличью и четверо мужчин, продолжающих жить в деревне.
Куличье и его жители.
Олег Богданов
Теперь я знаю, что такое у черта на Куличье. Это рядом, в Троицком районе. Там чернеют деревья, там пересохли озера, и оттуда утекли люди. Остались четверо из могикан – все мужчины. Что держит их в умирающей деревне?
– Самый грустный день еще впереди, – говорит 65-летний Владимир Погодин. – А счастливый самый, наверное, в армии был, когда я увидел ракетную установку.
Внутри его покосившейся избушки нет света. На печке греются пять кошек. У окна – бутыли с водой, которую хозяин избушки привозит из соседнего села.
Огород зарос, но рядом с избой-развалюхой выкопана длинная траншея.
– Железную дорогу раскапываю, – Погодин кивает вниз на ржавые рельсы. – Прокапываю, чтобы вытащить, – чего добру пропадать? По этой узкоколейке лес когда-то от озера возили. Мать – я приехал сюда, когда старенькой она стала, – рассказывала, в 50-е одному начальнику в голову ударило – затаборил ледяное озеро лесом. А март выдался теплый, бревна под лед и ушли. Этого начальника вместе с лесозаготовителем тогда увезли…
В длинном плаще и в шапочке-колокольчике Погодин похож на Сталкера из знаменитого фильма Тарковского. Он ведет нас по призрачной деревне, показывает на несуществующие школу, магазин, дом досуга… Все это было в Куличье еще семь лет назад. Рядом бегут две собаки, Тайга и Бухенвальд. Тайга прихрамывает и жалобно поскуливает – на лапе свежая рана.
– Охотники в начале октября в нее попали дробью, а щенка Тайфуна подстрелили насмерть, – поясняет Владимир.
– Видимо, много нехороших охотников в ваших лесах ходит...
– Не ходят – ездят, – уточняет местный сталкер. – Зверья здесь пока слава богу: сохатые бродят, зайцы балуются, как-то ко мне к дому пришел козел, я ему говорю: "Здорово, козья морда", а он прочь кинулся, – "гид" смеется, обнажив два оставшихся зуба. – Бобра недавно видел. Идет куда-то, воду ищет, а воды нет. Лес рубили – озера посохли...
На деревьях когда-то веселой деревни, как оборванные телефонные трубки, висят скворечники.
– Скворцов нынче штук десять всего прилетело. Может, в дороге что случилось, а может, и птицы стали мест наших бояться, – говорит Погодин, сворачивая к большому местному кладбищу. На памятных портретах много бабушек в белых платочках, скончавшихся в 2007 году. Именно в этот год деревни фактически не стало.
Среди поваленных и разрушенных крестов – и обихоженные могилки.
– Вот начальник нашего лесозаготовительного участка лежит – Александр Барканов, – показывает на одну из них Погодин. – Сын его рядом – Алексей Александрович. После службы майором вернулся, хотел птичник здесь строить, людей птицей кормить, да не судьба – сердце отказало. Шумные идеи его, всех обрадовавшие, так и заглохли…
В нескольких метрах от кладбища, как большое железное надгробие, высится ржавая водокачка. Рядом – раскуроченная скважина. На месте былых дворов – заросли малины, засохшая черемуха.
– Деревьев здесь много черных неспроста, – говорит проводник. – Тут газ какой-то ходит то ли из болот, в которые озера превратились, то ли от хранилищ воинской части в Заводском. Я как-то зимой на него нарывался. Довольно едучий, дыхание перехватывает.
Над призрачными стадионом, школой, клубом возвышается солдат седого цвета – памятник павшим на войне.
– Стоит, видно, и думает: "Развалили все, раскурочили", – размышляет наш спутник…
– Почему же вы здесь..
– … остался-то? – подхватывает Погодин. – А просто – живешь потихоньку. Утром собакам еду сваришь, потом дрова идешь рубить, по лесу пройдешь. Или за водой съездишь. Так и день прошел. Выбираться надо отсюда как-то. Тяжело. О заботах наших спрашивают, только когда выборы или перепись. Да, еще баптисты были. Песни спели, литературу дали, чтобы попал в рай. А сосед мой бывший, наверно, уже в раю. Так он спокойный был, приехали родственники, напоили. Вышел он грустный в тот вечер на дорогу лесную и разделся догола. Валялся там, как на пляже, в октябре месяце. Демонстрацию устроил. И как назло, ни лесорубы, ни охотники мимо не приезжали. Так и помер…
Второго жителя Куличья мы застаем в огороде – выкапывает последнюю картошку по заморозкам. Света в его доме тоже нет – пользуется керосинкой.
– А зачем мне электричество? – усмехается 70-летний Алексей Евсеевич Платицин. Рядом с керосинкой в его жилище – приемник на батарейках, в рамке давние черно-белые фото сына-десантника, дочери-школьницы. На полу рассыпаны помидоры.
– Приехал я сюда в 90-х, – рассказывает Евсеич. – Лесником работал немного. Здесь у меня скотина была – аж три коровы!.. Потом быков не стало рядом, пришлось коров продать, не буду же я их за 12 километров к быкам возить. И дом большой тоже продал на дрова, оставил себе маленький, чтоб теплее. В конюшне собака сейчас живет. Хороша будочка?
Платицин, как и Погодин, ездит за продуктами в соседнее село Заводское. В семь утра мимо Куличья проходит "газель" в Троицкое. Кроме нее постоянно ездят только машины с лесом.
– Из хорошего здесь только воздух, – отмечает Евсеич. – Да и то не всегда. Газы плохие ходят, но к моему дому не поднимаются. Мы на пригорке. А так здесь уж десять лет, как все разбежались. Я вот задержался, но если Алексеевич, сосед, уедет в соседнюю деревню или на кладбище, то и мне придется бежать. Зимой ведь только на лыжах здесь можно ходить. В нашей округе и дачников-то нет. Один был из Барнаула, и тот недавно помер.
На вопрос: "Выпиваете?" отвечает радостно и как бы удивленно: "А как же!"
– Я никогда не грущу. Нельзя здесь грустить и болеть. Никто лечить не придет. Больничку даже в Заводском закрыли. Пока "скорая" к нам доедет – несколько раз можно окочуриться. Так что приходится выпивать за свое и за соседово здоровье.
85-летний Василий Алексеевич Колеров в отличие от односельчан живет со светом. В добротном доме – русская печь, самим хозяином мастерски сложенная. В горнице два телевизора, во дворе спутниковая антенна. На стенах вышивки, дело рук покойной супруги Пелагеи Максимовны. На полу половики, ею сотканные.
– Бабка моя не хотела отсюда уезжать, – рассказывает Василий Алексеевич. – А три года назад умерла. На жестине ее на кладбище везли в марте месяце. Гроб я ей сам делал из сосны… Навещаю ее здесь, а как. Все рассказываю, они там все слышат – не только она.
– А что рассказываете?
– Про жизнь, про детей. Сын Александр со мной живет. Так всем хороший, но стоит капле в рот попасть – беда. Иногда схлестнутся с соседом, пьют.
– Сосед говорит – без вас здесь пропадет…
– Конечно, кто колодец без меня чистить будет? Вода последняя уйдет. У него света нет, потому что ему цепляться официально неохота. И второму бобылю тоже летом свет не нужен. Подключались сколько раз так, без бумаг, потом приезжали контролеры, их отключали. Погодин, что вдалеке от нас живет, мог бы давно колодец себе выкопать. Но ему интереснее рельсы из земли копать. За водой в Заводское ездит. Не могу понять, как он без бани. Я себе баньку с парилочкой когда-то делал поближе к озеру. Потом лес вырубили, вообще озер не осталось, болота теперь да змеи…
Василий Алексеевич ездит в Заводское за почтой, продуктами, пенсией.
– Раньше на дороге почтовый ящик ставили, но так газеты и не доходили. Сейчас у знакомого в Заводском стопка скапливается. И пенсию нам всем сподручней там получать. Молодая почтальонша про нас и не знает. Раньше еще супругу свою в центральную усадьбу к врачам возил. Как-то увез, заглядываю, а фельдшеры на нее лаются. Привез я ее тогда в Барнаул, посадил на крыльцо больницы, как котенка, сам за угол спрятался. Взяли, подлечили, – смеется… – Потом так же ей и глаза вылечили.
Но все равно раньше ушла. Здесь все старушки загнулись… Плохо, что больницу-то в Заводском совсем закрыли.
Василий Алексеевич, как и два других односельчанина, все чаще задумывается о переезде:
– Далеко не хочу уезжать. Тут ведь Пелагея. Может, в Контошино переберусь, что в нескольких километрах, поближе чтобы. Там речка, хоть не широкая, но рыбы навалом. Придется дом покупать. Этот хоть и старый, а жаль – не продашь никому. Я как-то в пенсионный приходил с документами своими, грамотами. Обещали мне с жильем подсобить, но осечка вышла. Сказали после: "Пожар по всей России, не выделят тебе ничего". Ну а что делать? Я понимаю. Пожар…
Согласно данным Всероссийской переписи, в 2002 году в Алтайском крае насчитывалось 1 620 сел. В 2010-м – 1 598. За десять лет, прошедших с предыдущей переписи, 22 села перестали существовать. При этом в крае увеличилось число малых сел (в которых проживает от одного до десяти человек). Если в 2002 году таких сел было 53, то в 2010-м уже 71.
Село Куличье существует, потому что там еще живут люди. Доживут они свой век, и все – сотрется Куличье с карты.
Старик там, Василий Алексеевич, самый мощный. 85 лет ему, а руку пожмет – мне 60 – у него рука сильнее. Он и картошку садит, и травами занимается, сам дрова колет…
До 1995 года в этом селе жили 400 с лишним человек. Школа была, стадион, клуб, леспромхоз вовсю работал. Только лес всегда рубили безобразно. Еще с 80-х годов. Вот озера и засохли. Но сейчас что руками махать? Я и сам был начальником лесхоза…
Сегодня наш лес на 49 лет отдан в аренду ООО "Альфа". С одной стороны, арендатор – молодец, высадил 21 миллион саженцев хвойных пород. Жизнь заставляет. Может, и восстановится лес через несколько лет. Глядишь, и озера, что в Куличье засохли, когда-нибудь вернутся. С другой – арендатору до социальных проблем местного населения дела нет. У нас тут и дрова теперь золотые.
Сегодня ведь не только Куличье умирает. Бегут из села люди. Из Заводского за четыре года тысяча человек уехали. Работящие уезжают, вместо них привозят черные риелторы стариков беспомощных или алкоголиков. Один дед в магазин наш пришел, плакал: старуху похоронил, запил в своей квартире двухкомнатной, проснулся у нас в Заводском. Участковый пробовал заняться этой историей – с документами все в порядке. Похоронили недавно этого деда.
В Заводском еще есть надежда, что все может к лучшему измениться: завод собираются строить, психоневрологический диспансер… Может быть, воинскую часть вернут – вопрос плавает. А из малых сел людям надо только уезжать. И это должна быть особая государственная программа помощи таким людям. Не одно еще такое село в ближайшее время умрет.
Данные переписи свидетельствуют о продолжающейся тенденции концентрации людей в более крупных населенных пунктах. Тенденция эта общемировая. Во времена плановой экономики в СССР пытались дать этому процессу благозвучное название и управлять им. Разрабатывались программы укрупнения, выделялись средства. Сейчас процесс исчезновения малых сел стихийный. Содержать малые деревни становится неэффективно. Это капитализм, это рыночная экономика. Кто будет доплачивать деньги на содержание той же малокомплектной школе, маленькой больнице? По сути, государство бросило людей, оставшихся в малых селах, на произвол судьбы. Обрекло их на выживание и доживание в дискомфортных и даже опасных условиях. В некоторых районах отдельные руководители прилагают какие-то усилия, чтобы помочь этим людям. Но эти единичные мероприятия общей картины не меняют.
Населенных пунктов, которые существуют на карте, но в которых уже никто не живет, согласно данным переписи, в крае в 2002 году было 12, а в 2010-м стало 25.