Варлам Шаламов,
"Память":
Утрачено почти бесследно слишком многое – и в пейзаже, и в интерьере, и, самое главное, в последовательности ощущений. Человек лучше запоминает хорошее, доброе и легче забывает злое. Воспоминания злые – гнетут, и искусство жить, если таковое имеется, – по существу есть искусство забывать.
Откуда вы знаете о репрессиях 1930–1950-х годов?
|
1989 г. |
2008 г. |
|
|
Сам(а) или семья испытали на себе, были свидетелями |
9 |
8 |
|
Рассказывали старшие родственники, |
||
|
знакомые/слышал об этом от очевидцев |
22 |
25 |
|
Из учебы в школе, институте |
– |
33 |
|
Читал(а) об этом в книгах, журналах |
58 |
36 |
|
Знаю из кино, ТВ |
– |
42 |
|
Почти ничего, мало знаю об этом |
13 |
11 |
В % от числа опрошенных. Опрос 1 600 человек проведен "Левада-центром".
На всякий случай не пускают
Иван Паникаров,
председатель организации "Поиск незаконно репрессированных", директор музея "Память Колымы" (Магаданская область):
Никто вот так запросто, несмотря на давность, не откроет нам архивы. По крайней мере, в последние пять – десять лет все останется на своих местах, если не станет жестче. Политики-то наши нынешние "мудры". В начале 90-х работать с архивами было намного проще. В 1989–1995 годах на мои запросы о судьбах заключенных Колымы отвечали все правоохранительные органы и архивы, такие как КГБ, МВД, прокуратура, суды (даже Верховные). Сообщали, конечно, минимум информации, но вполне достаточно, чтобы составить, скажем, биографическую справку. Даже фотографии из дел присылали. Потом постепенно начали отказывать, и сегодня архив УВД Магаданской области, где хранятся дела бывших заключенных, отвечает на запросы примерно так: "Сведения предоставляются только родственникам…" Но процедура получения архивных документов, касающихся эпохи ГУЛАГа, и для родственников не так уж проста. К примеру, дочь разыскивает отца. Обращаясь в архив, она должна подтвердить родство, ей нужно предоставить копию свидетельства о рождении, где фигурируют родители, а она записана под фамилией отца. Далее – свидетельство о браке, где сказано, что она берет фамилию мужа...
Власть, вообще-то, ничего не боится, я думаю, но считает, от греха подальше, лучше не открывать то, что долгие годы было под замком. В архивах ГУЛАГа сотни тысяч дел, в которых фигурируют не только осужденные, но и свидетели, "стукачи", сексоты – как их рассекречивать, ведь у них дети и внуки могут быть... Как мне кажется, если и разрешат что-то смотреть в делах, то только общую информацию и ни в коем случае данные о третьих лицах...
По большому же счету, нашу нынешнюю власть прошлое мало интересует, поэтому и предстоят нам, исследователям, очередные мытарства и борьба с бюрократией. И нервы будут трепать все желающие – от высоких чинов до уборщиц архивов.
Конечно, тот, кто целенаправленно занимается историей, в частности ГУЛАГом, несмотря на мытарства, добьется своего. Но скольких сил, времени и нервов это будет стоить? А вот если архивы будут действительно, по-настоящему открыты, мы узнаем многое.
Покажем только часть
Галина Жданова,
директор Государственного архива Алтайского края:
Закон на 75 лет ограничивает в архивах доступ посторонних лиц к документам, содержащим сведения о личной, семейной тайне и частной жизни граждан. Почему именно 75? Принято считать, что за это время происходит смена двух поколений, теряется прямая память и снижается возможный ущерб. Я была начальником отдела специальной документации 13 лет и просмотрела тысячи документов. Там действительно есть "горячая" информация. Что может быть опасно? Сведения об имущественном положении, здоровье, свидетельские показания. В 1998 году у нас был случай: сын репрессированного увидел в обвинительном заключении по делу отца фамилию свидетеля. "Ну я же знал, что это Петька донес! Ну, я его сына…" – оказалось, что сын свидетеля и сейчас живет в той деревне.
По истечении 75 лет право доступа к этим документам получит любой желающий, в 2012 году мы покажем ту часть дела, которая датируется 37-м. Правда, архивно-следственные дела из архивов службы безопасности в государственные архивы передали далеко не во всех регионах. У ФСБ нет читальных залов, и как там будут работать исследователи, неясно. Знаю, некоторые исследователи говорят, что архивы "снова закрываются". Но они имеют в виду не архивно-следственные дела, к которым ограниченный порядок доступа существовал всегда, а документы партийных фондов. Здесь действительно есть проблемы, связанные с рассекречиванием. Партию мы сейчас рассекречиваем только за довоенные годы.
Снижают накал
Никита Петров,
заместитель председателя совета общества "Мемориал":
Бюрократия использует установленные законом на охрану личной тайны 75 лет как рычаг, чтобы вообще не выдавать дела. "Творчески" развивая эти правила, в 2006 году придумали регламент, по которому до истечения 75-летнего срока, даже если человек мертв, на ознакомление с делом нужно разрешение родственников. Где искать родственников людей, расстрелянных в 37-м? И какое родственники имеют право распоряжаться документами государственных архивов? Жизнь предков им не принадлежит. Так сотрудники госструктур, ФСБ хотят снизить накал разговоров о прошлом, массовых репрессиях. "Мемориал" в прошлом году в Верховном суде добивался, чтобы все материалы дел на реабилитированных, не содержащие тайны личной жизни, были доступны независимо от 75-летнего срока. Но суд отказал. На использование архивно-следственных дел, касающихся нереабилитированных, разрешения никто так и не дал – на эти документы ФСБ распространяет действие Уголовно-процессуального кодекса. Знакомиться с ними можно только в процессуальном порядке. При этом нереабилитированными остается огромный пласт работников того же НКВД, в том числе такие заметные деятели, как, например, Ежов. Это действительно бесценные материалы, в которых отразилась история репрессий. Но власти, прошедшие чекистскую школу, не заинтересованы в том, чтобы вести честный разговор о чудовищных преступлениях прошлого. Политика закрытия архивов сознательно ими культивируется.
Многие из документов общего делопроизводства, и партийного, государственного, сегодня также находятся на секретном хранении. Пытаются прятать документы, касающихся операций в сфере внешней политики, например, все, что связано с террористической активностью Советского Союза на территории Китая, Ирана в 1930-40-е годы. Продолжают оставаться скрытыми документы о национально-освободительных движениях, которые Кремль снабжал оружием, деньгами, и другая международная активность, которая колола бы глаза, если бы о ней напоминали. То же самое касается тайных операций по линии разведки за рубежом – хотя срок о гостайне для этих документов составляет 50 лет.
Жду, когда откроют
Виктор Суманосов,
краевед:
По своей деревне, где я родился, нашел все, что возможно – всех репрессированных односельчан. Но передо мной стоит срок 75 лет, и я жду, когда дела откроют. В 1937 году тринадцать человек в моей деревне забрали, восемь из них расстреляли, остальным дали по десять лет. Вот мне и интересно, за что? 18-летнего парня-скотника, школьного учителя, пчеловода…. Все шли по одному делу. Скорей всего, это родственники сводили между собой личные счеты – в каждом селе было не менее двух доносчиков. В делах есть фотографии, я бы хотел увидеть их. Особых сюрпризов, я думаю, не будет. Людей, которые хотели бы отомстить, уже нет – ни кто сдавал, ни кого сдавали, ни тех, кто исполнял приказ. Именно поэтому к документам и ограничивают доступ на 75 лет.
Открыть архивы нужно, чтобы показать историю без надрыва. В народном сознании она настолько нивелировалась! У нас в селе Голубцово с 1975 года стоит памятник воинам, погибшим в Великую Отечественную войну. В списке 90 человек, а по данным исследователей их было 160. При этом там есть фамилии, вообще непонятно как попавшие на памятник, – один человек умер еще в 1921 году, другого расстреляли в 37-м. Нужно сохранять память о людях.
Опрос. Нужно ли рассекречивать советские архивы?
Татьяна Заикина:
Столько негатива в нашей стране сейчас! По-моему, негатив не нужен никому. А вот дела партии, послевоенная история – это, конечно, интересно. Но сильно копаться тоже не нужно, я считаю, и так столько много информации на нас льется.
Галина Матвеенко:
Нужно рассекречивать обязательно. Чтобы все-таки помнить и понимать, как это было. Ведь строим мы всякие планы грандиозные, а еще и неизвестно, может, и у Ленина были благородные цели, а мы все опошлили.
Евгений Дорогин:
Пусть найдут Худобина Ефима, отчества не знаю. Его как сослали в Норильск в 37-м, так и не знает никто, где он. Эту информацию нужно открывать обязательно, чтобы знали.
Иван Мельников:
Если дела о репрессиях будут открыты, это будет правильно. Тем более срок давности уже прошел. Наверное, вскроется много интересных фактов. А вот с рассекречиванием архивов более позднего периода, мне кажется, стоит подождать. Еще многие людей, состоявших в то время в партии, живы, могут начаться волнения.
Как "воспитывают" архивных работников и историков
В декабре в Архангельске состоялся суд по скандальному делу Супруна – Дударева. Доктор исторических наук, профессор Михаил Супрун собирал сведения для Книги Памяти репрессированных немцев, содержавшихся во время войны на территории Архангельской области. Александр Дударев, тогда начальник информационного центра областного УВД, предоставил исследователю доступ к архивно-следственным делам. В 2009 году Супруна обвинили том, что он нарушил неприкосновенность частной жизни, собрав сведения о пяти тысячах спецпоселенцев, составляющие их "личную или семейную тайну", а Дударева – в превышении должностных полномочий. В прессе периодически звучали мнения о фальсификации и абсурдности дела, однако Дудареву все же дали год условно. Дело Михаила Супруна закрыли за истечением срока давности, не став решать вопрос о виновности или невиновности историка.
Никита Петров,
заместитель председателя совета общества "Мемориал":
Архангельское дело – показательное. Государство дает понять: только оно решает, чем позволительно заниматься. Дело не пресекли, хотя могли сделать это в самом начале или как только оно получило огласку. Его оставили как воспитывающий пример для всех остальных.
– Информация, которая содержалась в карточках, повторяет положение закона о реабилитации жертв политических репрессий 1991 года, – комментирует директор Государственного архива Алтайского края Галина Жданова. – В нем сказано, что прокуратура периодически печатает списки реабилитированных. Непонятно, почему создали такой прецедент. Я думаю, что адвокаты, в конце концов, добьются закрытия дела по реабилитирующим основаниям.
Адвокат Иван Павлов, представляющий в суде интересы Михаила Супруна, считает, что, если решение суда вступит в законную силу, доступ историков к архивам будет существенно ограничен. "Самим фактом возбуждения этого дела наши органы дали по рукам сразу двум игрокам – историкам и архивистам. Теперь одни будут бояться получить доступ к архивам, а другие опасаться лишний раз его предоставить", – считает Павлов .
Кассационная жалоба по громкому делу будет рассмотрена в Архангельском областном суде 28 февраля.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
