май 9, 2018
"Пойдем, познакомлю с дедом со второго этажа, он рассказывает, что бомбил Дрезден в 1945-м!" — и мы с родным братом Олегом отправились в гости к 92-летнему ветерану из квартиры № 3 на ул. Деповской, 36. Так десять лет назад я познакомился с авиамехаником, участником Второй мировой войны и уникальным рассказчиком Михаилом Федоровичем Чехвазовым.
Михаил Чехвазов.
Михаил Хаустов
Примечательно, что к любой маленькой истории из своей биографии у Михаила Федоровича был документ или вещица из прошлого... Это вообще был уникальный человек. Даже год рождения у него двойной: по российскому паспорту он 1913 года рождения, по другим бумагам — 1910-го.
Его отец — тверской оружейник — чинил стреляющую утварь и ремонтировал кобуры как "при царях", так и при советской власти. Естественно, и сын Михаил был на вольном подхвате, настолько вольном, что, добыв пороху у отца, он умудрился зарядить им кадило у священника местной церкви, за что был основательно выпорот.
Михаил Федорович — дотошный рассказчик. Часов десять рассказывал нам с братом только довоенную историю.
Как он стал оружейником самолетов и как в свое время работал на аэродроме и в оружейной мастерской, и мотористом, и инструктором, и летчиком-планеристом.
С лета 1931 года работа авиамеханика стала государственным делом особой важности. Михаил Федорович занимался обеспечением полетов самолетов, перевозивших матрицу газеты "Правда" на линии Москва – Ленинград. Главную газету страны ленинградцы читали 365 дней в году, в один день с Москвой, для чего между столицами работал специальный авиаотряд № 31.
Наш герой всегда оставался в тени. К примеру, про советских летчиков, воевавших в небе Испании, написано много. А как туда попадали наши самолеты, известно только военным историкам. Михаил Федорович и здесь отличился — умудрился доставлять в 1937 году на гражданских пассажирских пароходах разобранные самолеты в пекло войны на Пиренейском полуострове. Секретность была полнейшая: шли без документов, прятались в гаванях, части самолетов камуфлировали, загорали на палубе напоказ… Авиатехнику собирали, как мебель, в морском порту Мурсии — и сразу в полет.
В 1940-е служба занесла авиатехника Чехвазова и его жену Надежду на аэродром осоавиахимовского аэроклуба городка Речица (Белоруссия), где он и встретил войну…
(из воспоминаний Михаила Чехвазова, Барнаул, 2004 год)
Июнь 1941 года выдался неспокойным. Первое неспокойствие выразила бабка Марченко — мы тогда с женой Надей снимали у нее угол в Речице. Вот эта старушка нам не давала покоя: "Бусла (по-белорусски — "аисты") выбросили яйца из гнезда — быть войне!"
15 июня мы услышали на своем аэродроме непонятный звук — прерывистый, воющий. С немецкой техникой я тогда был не знаком. Потом увидел, что к нашему аэроклубу подлетает самолет с тевтонскими крестами, камуфлированный, и делает круг — это значит "разрешите посадку на ваш аэродром". Командир части посылает курсанта Алешина выложить из полотнищ против ветра посадочное "Т" — "посадку разрешаем". Самолет снижается, с четвертого виража переходит на бреющий полет — высота около 5 метров над землей — и вдруг открывает пулеметный огонь над головой стартера, который стоит у посадочного знака и держит разрешающий посадку белый флаг. Хорошо еще, что немец стрелял поверх головы стартера. Самолет — "Хеншель-126", летчики наши его "костылем" прозвали, — не стал садиться и был таков.
Рано утром 22-го бабка Марченко разбудила меня и показала на небо: "Видишь, какие всполохи!" Через несколько часов мы узнали, что фашисты бомбили Минск и Киев. 23 июня с вестовым из военкомата мне принесли повестку на войну. Я стал военнообязанным, и военком дал мне две звездочки.
А жена в это время была в Гомеле, наводила воскресный марафет в парикмахерской. Я иду на вокзал, а она — с вокзала, встретились: "Все, Надя, уезжаю. Разве немцев сюда допустят, не волнуйся… Не плачь…"
Мимо нашего гомельского аэродрома шел и шел народ: пехота-матушка, беженцы... Аэродромное имущество мы отправили по железной дороге. Эвакуация она и есть эвакуация: забрали все станки, самолеты, запчасти, оборудование, даже электропровода со столбов снимали, а вот такие вещи, как кожаные летные пальто, перчатки, краги, шлемы, валялись сколько хочешь по аэродрому. Как тащили солдаты со склада, упало пальто — и черт с ним, никому не нужно было.
Вот эшелон отправили, меня назначили помощником дежурного по аэродрому. В этот день приземляется непонятный самолет, но с красными звездами — мы таких машин еще не видели. Когда стало тихо, раздался русский мат: "Почему ни одной б...ди не вижу на аэродроме?!" Вылезает летчик. Я гляжу: господи, так это Михаил Михайлович Громов, Герой Советского Союза, такая же легендарная личность, как и Валерий Чкалов! А мы были знакомы с ним по 31-му авиаотряду. Он меня узнал и приветствует: "А ты, кочегар, откуда?"
Оказалось, что Громов испытывал в боевых условиях штурмовик Ил-2, я насчитал в задней деревянной части фюзеляжа 68 пулевых пробоин! Хорошо, что фанера была крепкая, проклеенная специальным клеем с использованием крови коров. Так что пули оставляли чистые отверстия без заусенцев… Передняя часть самолета вовсе не пострадала. Про Ил-2 у летчиков потом ходила поговорка: "На моторе есть броня, остальное — все фигня!" (только в более грубом варианте). Пока голодный как волк Громов обедал, я ремонтировал машину — ставил деревянные затычки. "Молодец! — похвалил Михаил Михайлович. — А то свистело ужасно".
Следующий раз жену увидел 8 июля 1941 года. Встретились: "Надя, никуда не трогайся, ничего не продавай, враг сюда не дойдет!"
Я сел на свой мотоцикл BMW и поехал обратно на службу. И в это время по дороге Гомель – Речица видел немецкую танкетку, разведку… Под городом Рогачев выбросили немецкий десант — пошла паника.
Слава Богу, жена мне не поверила, да и всеведущая бабка Марченко сказала: "Немцы совсем рядом, в деревне Макановичи, спасайся!" Какие-то вещи Надя успела продать, набила оставшиеся шмотки в сундук (вон он, в соседней комнате стоит) и попросила сельчан отвезти ее на станцию. Подходит эшелон — сплошь открытые платформы. На них зэки из Белой Церкви под конвоем. Их тоже эвакуировали. А жена, к великому моему неудовольствию, курила… Сидит она, значит, курит, а с платформы ей кричит конвоир с винтовкой: "Эй, гражданка, оставь подымить!" Протянула папироску, потянулись другие руки. Надя достала пачку легкого табака, который я получал в офицерском пайке. Не успела раскупорить пачку, как от нее осталась одна упаковка. Зато через минуту и ее тяжеленный сундук, и она сама перекочевали на поезд!
В такой вот компании с зэками она добралась в начале августа до Брянска. Дальше состав пошел в другую сторону, а Надя решила добираться до Твери, к моей родне, или к своей, в Вышний Волочек. И вот представьте: сидит она на перроне на этом сундуке, начинается бомбежка. Надя бросила сундук, кинулась к начальнику станции. А там стоит офицер и спрашивает этого начальника: "Когда будете отправлять эшелон номер такой-то?" Надя не поверила своим ушам! Это был эшелон, на котором эвакуировали наш аэродром (в Речице ей назвал номер дежурный по станции). Она к летчику: "А у вас есть офицер Чехвазов?!" — "Михаил Федорович? Конечно!" Так мы и воссоединились в конце августа 1941-го.
Всю войну Надежда проработала бухгалтером на нашей 239-й авиационной базе, которая закончила войну в составе 4-й Воздушной армии 2-го Белорусского фронта.
С Надей мы прожили 65 с половиной лет. И первую рюмку в жизни я выпил в день ее похорон…
Я на этой базе был испытателем авиационных двигателей, которые прошли ремонт после повреждений, полученных в бою. Проверял их на стенде, регулировал расход топлива, масла. Потом ставили двигатели на самолет, и я их гонял в разных режимах. Считается, что летчик должен знать мотор как свои пять пальцев. Ничего подобного! Без техника летчик как слепой котенок.
Приходилось летать и на боевые задания. Боевое крещение я прошел еще осенью 1941-го. На самолете ДБ-3Ф мы бомбили железнодорожную станцию Дно (Псковская область). Иногда так авиатехники испытывали отремонтированную технику — летали и проверяли свою работу в реальном бою. Кроме этого, наша фронтовая мастерская разбирала немецкие самолеты на запчасти, причем многие подходили к нашим моторам.
Орден Красной Звезды я получил в самом конце 1942 года за спасение Ил-2. Смертельно раненный летчик успел посадить штурмовик прямо на Волоколамское шоссе. Я тогда был начальником ПАРМ-1 (передвижная авиаремонтная мастерская). Прибыл с ребятами к месту посадки. Перестрелка отчаянная, страшно высунуться. Нас от немцев отделяет метров 400–500. Гусев, солдат, пополз к самолету, но не успел скрыться за колесами — его убили, снайпер срезал.
"Командир, давай я полезу", — говорит белорус Харкевич. А мне ребят жалко: "Нет, я сам. Прикройте меня!" Дополз до Гусева и потащил дальше лежавший рядом с ним 150-килограммовый штатный баллон со сжатым воздухом (для запуска двигателя). Метров 40 тащил. Добрался. Еле вытащил из кабины погибшего летчика. Привязал его веревкой к крылу. Залез в кабину, захлопнул фонарь. Немец лупит по самолету, но плексиглас толстый — вращающиеся пули его не берут, вязнут. На мое счастье, двигатель сразу завелся, прогрел его чуть-чуть, развернулся и погнал самолет по пашне к нашим позициям — таким образом угнал от немцев этот самолет.
Распоряжением командующего 4-й Воздушной армией 2-го Белорусского фронта генерал-полковника авиации Константина Андреевича Вершинина я в феврале 45-го года был откомандирован борттехником в Омск. Помню, он дико удивился, узнав, что я непьющий: "Какой же ты летчик?". О той командировке знали очень немногие. Я подписал документ о неразглашении военной тайны. На омском авиазаводе меня отвели в ангар, заперли и показали самолет — огромный четырехмоторный красавец.
"Здорово, кочегар!" — командиром экипажа оказался мой старый знакомый по 31-му "правдинскому" авиаотряду Миша Григорьев по прозвищу Горилла. У него была и фигура соответствующая, и силища необыкновенная.
Даже Григорьев не знал до конца наш маршрут. Был солнечный морозный денек. Выкатили машину, закрыли ангар. Посмотрел "воздух" — 150 атмосфер, помпа работает. "От винтов!" Запускаем двигатели: сперва второй, третий, затем четвертый, первый… Итак, взлетели без проблем и взяли курс на Запорожье — промежуточный аэродром для заправки топливом и авиабомбами. Там уже давно базировались американские Б-29.
Взлетели пять самолетов: 4 "американца" и наш секретный объект (кстати, так и не принятый на вооружение, так как омский "шарашник" Туполев, уже после войны, поступил проще — сделал идеальную копию Б-29, но с нашими моторами).
За линией фронта встретились "мессеры", но атаковать они не решились. У стратегических Б-29 было мощное вооружение: 12 пулеметов и одна пушка, как даст — мало не покажется. А немец к концу войны пуганый стал.
Американцы наконец-то нам передают: "Идем на Дрезден!" Отбомбились днем и взяли курс на британскую столицу, на аэродром Хитроу — требовалась дозаправка боеприпасами и горючкой. Лондон в сумерках — пасмурно, дождик. Сели. Американцы отправились по англичанкам, а мы пошли смотреть Хитроу. Великолепный аэродром! Вернулись с экскурсии, выспались прямо в самолете, а потом англичане накормили нас великолепным обедом. За столом меня просветили по поводу пристрастия Черчилля к армянскому коньяку и показали свой "коньяк" — виски. На память об Англии остался вот этот маленький оригинальный альбомчик для фотографий — у нас такие не умели делать.
Последние дни войны прошли в ныне польском Торуне (по-немецки — Торн), куда авиабазу перевели из немецкого городка Альтдамм. Чем знаменит Торн? Это родина Николая Коперника! Майским днем 1945 года наша рембригада для ремонта шести штурмовиков срочно отправилась в соседний городок, где в войну размещалась летная школа Люфтваффе. Добрались, разместились в полуразрушенном доме. Огромные комнаты, роскошный кленовый эллипсообразной формы стол, а постель у солдата всегда с собой — шинель да кулак под голову. Проверили оружие, легли спать, часовым снаружи оставили Значинского, белоруса из Витебска. В четыре утра он как начал палить из винтовки — пять выстрелов подряд, а у него всего пять штук! Слышим: в лесочке — тата-тата-та! Танкисты из пулемета садят. Мы к окну, а Значинский кричит: "Войне конец!!!"
Михаил Чехвазов — ветеран войны. Освобождал Белоруссию, Польшу. После войны, в 1948-1959 годах преподавал цикл "Авиадвигатели" в Ачинском военном авиационном-техническом училище им. 60-летия ВЛКСМ. С 1959 года Чехвазов поселился в Барнауле, из Ачинска его направили преподавать в наше летное училище. В 2013 году Михаил Федорович скончался в Барнауле на 103-м году жизни.
Всего у Михаила Федоровича 4 боевые награды: орден Красной Звезды, орден Великой Отечественной войны II степени и две медали "За боевые заслуги". Кроме этого, он награжден медалью "За трудовую доблесть".
Из битвы за Москву Чехвазов привез несколько трофейных шпаг, которые немецким офицерам раздали для парада в Москве. Шпаги он хранил в домашней коллекции, а потом был вынужден отдать в краеведческий музей (есть расписка от директора Тамары Вараксиной от 6 июня 1975 года). Шпаги ведь — холодное оружие.
Легче всего было ремонтировать мотор М-11 (его ставили на десятки видов самолетов). На М-11 обычно летали девчонки-бомбардировщицы.
Серия бомбардировок немецкого города Дрезден была осуществлёна Королевскими военно-воздушными силами Великобритании и Военно-воздушными силами США 13—15 февраля 1945 года во время Второй мировой войны. В результате бомбардировок около четверти промышленных предприятий города и около половины остальных зданий (городская инфраструктура и жилые дома) было уничтожено или серьёзно повреждено. По утверждениям американских ВВС, на несколько недель было парализовано движение транспорта через город. Оценки количества погибших разнились от 25 тысяч в официальных немецких отчётах времён войны до 200 и даже 500 тысяч.
Во время бомбардировок в этом городе находился пленный американский рядовой пехотинец Курт Воннегут. После войны он описал свое потрясение от увиденных разрушений в автобиографическом романе "Бойня номер пять, или Крестовый поход детей". Роман подвергся цензуре в США он был занесён в список "вредных" книг и изымался из библиотек.