От взвоза скорби до проспекта к звездам
Нагорье самоценно, оно во все времена визуальная и смысловая опора горожанину. Нагорье сопровождает барнаульцев от рождения до прощания, как великая Сибирская река, как литые львы на Старом базаре, как отчий дом. Нагорье рождает свои проповеди и апокрифы, убери его, не будет Барнаула. И потому каждая эпоха, ощущая эту силу, спешит водрузить на нем свои символы, заполнить главное чудо нашего города новым смыслом. А потому – всему свое время и каждому событию города, своя дорога к барнаульскому Нагорью.
Когда юный Барнаул только обустраивался в пойменной ложбине, Нагорье было всего лишь началом хвойного бора, что протянулся от острого клина междуречья до Великой степи. По этой причине первый Храм равноапостольных Петра и Павла встал не на обрыве, а на закраине заводского поселения, закрепив две смысловых координаты будущего города – Соборную площадь (ныне Свободы), да городское кладбище. Храм поселенцы срубили на болотистой местности, отчего кладбище вынужденно разместили с тыльной стороны, на небольшом песчаном пригорке.
Вскоре жителям стало понятно, что для ритуальных нужд храмовая усадьба не пригодна, и если в растущем городе один врач, то сохранять такое соседство становится опасным. А вот кромка Горы совсем другое дело – ни далеко, ни близко, сбоку от города и никакой болотины. Сами того не осознавая, горожане сотворили чудо. Ритуальное место, подобное барнаульскому, для городов России явление редкое, можно сказать – уникальное. Его посещение всегда наполняет человека особым смыслом – мир мертвых расположен выше мира живых.
Не следует полагать, что Нагорное кладбище по принадлежности было исключительно Православным. Хотя иноверцев в городе было немного, не более одного процента, место для ритуальных потребностей им отвели на южной стороне, эта часть так и называлась – Магометанским. И это без учета еще одного земельного отреза для "Долины покоя" на Змеиногорском тракте, чуть сбоку от Кабинетского переулка (ныне пер. Кауфмана).
В начале двадцатого века Нагорное кладбище неизбежно достигло своего предела, расширяться ему было некуда. С одной стороны его подпирали Малая Змеёвская, Береговая да Косой взвоз, с другой, зажато естественными водными преградами, а небольшой отрезок по обе стороны Иванова лога заканчивался обрывами. Перед Революцией, когда стал очевиден предел нагорного мемориала, городские захоронения определили за чертой города, первое – за казенными винными складами вдоль Томского почтового тракта (точнее Московского), второе – на песчаных увалах Булыгинского кордона. Первое место для горожан оказалось подходящим, и кладбище на Томском тракте постепенно взяло на себя роль главного городского. К Империалистической при нем уже была среднего размера церквушка, здание которой сохранилось до наших дней.
А вот на покатом склоне речки Пивоварки кладбище сформировалось как удел бедных окраин. Здесь, за Зайчанской слободой, наряду с общим ритуалом без особой помпезности, а порой и просто по-тихому, хоронили скончавшихся от ранений и увечий воинов Первой мировой. Сколько их ушло в муках, никто не считал. По этой причине за кладбищем весьма скоро закрепился народный топоним – "Воинское". Традиция сохранилась и в позднее время, здесь хоронили бойцов Великой Отечественной, скончавшихся от ранений в госпиталях Барнаула. С этого времени кладбище народ называл уже "Старым воинским". Величественный мемориал в бело-красных тонах напоминает нам об этой героической странице городской истории.
Нагорное кладбище постепенно приходило в запустение, хотя от Базарной площади нет-нет да было видно, как по Кладбищенскому взвозу поднималась траурная процессия. Пришло время, и в историческом исходе Нагорного кладбища из жизни города была поставлена окончательная точка. "По военной дороге, шел в борьбе и тревоге…", в город ворвалась беспощадная Гражданская. На этом и без того скорбном месте произошло событие большой нравственной силы – здесь в июне 1918 года, после контрреволюционного восстания, безвинно расстреляли городских рабочих только за то, что они рабочие. А потом ещё и ещё, стреляли до весны, благо здание контрразведки располагалось рядом, в доме купца Поскотинова. Так и восходили первые христиане по Иван-логу, по своей "Дороге скорби" на Сибирскую Голгофу. Старожилы вспоминали, как всю зиму кладбищенская роща была покрыта замершими телами. Расстрел сделал суровую зарубку на памяти города, место стало роковым, меченным, страница истории была перевернута, Зеленая стрелка Нагорья опустел.
В годы лихолетья город пополнился большим количеством вынужденных переселенцев. Новых горожан влилось в городскую жизнь больше, чем проживало старожилов, это были крестьяне окрестных сел и деревень, они принесли в город свою культуру. Естественно, что родовых корней у новых барнаульцев не имелось, а потому заброшенный мемориал с видом на город, для них представлял ценность лишь в материальном измерении. Цена жизни в Гражданскую войну была невелика, а вот гранитная книга, странный шар, а тем более плиты, с могилы никому неизвестного Н. Гуляева в хозяйстве совсем иное дело. Так заброшенная территория в смутное время была подчищена.
В среде современных горожан бытует мнение, что это было исключительно богатое городское кладбище, что не соответствует действительности. В Дореволюцию "город мертвых" был разбит на три разряда, и за вечный покой в классово-сословном обществе всегда следует платить. Самая именитая часть Нагорного кладбища (чиновники, духовенство, дворяне, гильдейные купцы), безусловно, была богата, помпезна и выразительна. А вот второй разряд и тем более третий уже ничего существенного в эстетическом плане не представляли. По своему облику земельные наделы для захоронения мещан, и тем более низшего сословия – наемных работников, были такими же, как ныне забытое Ерестинское кладбище. При всей пристальности общественного внимания, сведения о Нагорном кладбище скудны и мало изучены. До нас дошло немного фотографий и редкие свидетельства старожилов, а вот топография кладбища пока не обнаружена. Порой штучные и весьма спорные артефакты на короткое время будоражат общественное мнение.
Но раны зарубцевались, молодая республика входила в век Просвещения и поскольку практика захоронения была прекращена, край Нагорья по своей роли постепенно смещался от мемориальной, к парковой принадлежности. Второстепенная роль кромки Нагорья в жизни города сохранялась долго – практически до пятидесятых. Тяжкий грех безвинных расстрелов разрушил нравственный купол Нагорья. Горожане чурались места, отмеченного кровью. В тридцатые общественная жизнь кипела в Профсоюзном парке (точнее, парке советских служащих – ныне стадион "Динамо"), на площади Свободы, да на реке у "Купалки". В тридцатых же снесли и Храм Иоанна Крестителя, так и не решаясь его приспособить под светские нужды, после чего кладбищенский участок окончательно пришел в запустение.
После военного лихолетья город окреп, накопил сил – городская власть поставила перед собой амбициозную задачу – создать по московскому образцу выставку достижения народного хозяйства. Нужна была площадка, которая бы совмещала как просветительскую функцию, так и социальную. Выбор на Нагорье пал сразу. Павильоны на выставке делались разнообразными, но главный, отражающий сельскохозяйственную принадлежность края, был спроектирован необычно – как нечто среднее между элеватором и московской высоткой. В любом случае новая эстетическая и смысловая доминанта в средине пятидесятых вновь появилась.
Чем же была выставка для жителей города? Как потомственный обитатель Нагорья я фотографически точно помню каждый ее уголок, каждое здание и сооружения. Я точно помню, где и как стояли экспонаты в ее павильонах, на каком месте была выставлена популярная "бийская стенка", а где расположились снопы знаменитой безостой пшеницы. Выставка на долгие годы стала любимым местом горожан. И пруд ее, и летний кинотеатр, и линейка сельхозтехники, что слетела с обрыва, и гигантский трелёвщик на центральной аллее, все это стало частью жизненного уклада нескольких поколений. Город любил свою выставку, выставка любила свой край. Лишь пару раз я приходил в этот парк с иной целью. В пасхальный день мы шли с бабушкой Аней из родового гнезда от Троицкого переулка к Нагорному кладбищу. И она, натружено-прозрачной рукой показывала мне места захоронения моих предков.
Повседневная жизнь выставки не была помпезной похвальбой города выскочки, которому нечего сказать. Она отражала жизнь края труженика. Выставка бережно вбирала достижения со всех уголков талантливого края и делала общим достоянием, превращая короткое сибирское лето в престольный праздник с литургией прославления человека труда.
Новый горожанин уже не понимает любви старожилов к самобытному уголку городской жизни. Ему чужда гордость маленького гражданина большой страны за сотворенную модель крейсера "Киров", стоящую в зале детского творчества. Ему смешон павильон с большой пчелой на фасаде, когда банку искусного меда можно приобрести на обочине. Новый горожанин превратно оценит столпотворение в простеньком павильоне "Овощеводство и садоводство" на шумливом семинаре по новым сортам огурцов и модным пластиковым крышкам. Он не поймет азарта на грандиозном конкурсе сельских мастеров по стрижке тонкорунных овец. Новый горожанин отказывается от истории, она ему мешает создавать новый, дивный мир. Он считает, что завернутый в пластмассу город практичнее резьбы деревянных наличников и кружев фасонной кладки. Новый человек, антропологически иной.
Выставка была для города не парадной витриной, которой хвалятся немногочисленным приезжим, она была аскетичным храмом с правом славного труда, образами и ликами созидателей нашего края. В этот исторический отрезок времени дорога к Нагорью, вела горожанина не в мелочную лавку повседневности, а в будущее. Свою миссию выставка выполнила. Так и встретил этот храмовый комплекс рукотворного счастья, грядущую эпоху перемен. Страница истории вновь была перевернута, пришли иные времена.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
