— Лев Дмитриевич, какие именно результаты опросов дают вам основания утверждать, что советский менталитет, советские привычки в нашем обществе оживают?
В обществе есть ощущение разрыва между властью и страной, представления о том, что власть усиливает репрессии. Распространены фоновые, неартикулированные страхи, отражающие социальную уязвимость, незащищенность в обществе, где тебя могут в любой момент "достать", где полиции боятся едва ли не больше, чем преступников. При этом за последние годы вырос страх возврата к массовым репрессиям: в 1994 году этого опасались 45% опрошенных, по данным наших опросов, в 1999 году — 27%, в 2003 — 29%, в 2008 году — 27%, а в 2013 году — уже 42%. Страх произвола властей и беззакония в 1994 году испытывали 59% опрошенных, в 1999 году — 62%, в 2003 году — 57%, в 2008 году — 43%, а в 2013 году опять произошло повышение до 56%.
Иными словами, оживают все советские страхи и вместе с ними советские комплексы и инстинкты, навыки приспособления и выживания, которые можно описать несколькими словами: надо стать незаметными, серенькими, пригнуться, не высовываться, прикинуться "несъедобными", и тогда, может быть, все обойдется.
— В чем выражаются эти комплексы и инстинкты?
— Это сказывается на готовности граждан участвовать в политике. Более половины респондентов политика не интересует, около 80% никак не хотят в ней участвовать. "Политика — для власти, а я занят своими повседневными делами", "все равно ничего нельзя изменить" — это практически две трети всех ответов. Готовность к участию в общественной жизни, как и в политической, крайне низка, и она продолжает снижаться, лишь у части жителей больших городов сохраняется готовность к политическому участию.
Главная установка — выжить. Готовности к изменениям нет. Все это установки советского человека, который научился сосуществовать с репрессивным государством за счет снижения собственных требований, в случае необходимости вступая с ним в коррупционные отношения для решения своих частных проблем.
— Иначе говоря, он не готов решать общие проблемы, а решает свои личные?
В этом смысле идет упрощение общества — не изменение и усложнение, не поддержка ценностей гражданского общества, берущего на себя то, что не в состоянии сделать власть, а попытка приспособиться. Ощущение стагнации и тупика, в котором мы оказываемся, помещает средний городской класс в состояние цивилизационной несовместимости с режимом. Большая часть общества находится в состоянии апатии.
Негативная консолидация
— Но если локальное недовольство в отдельных точках есть, почему, на ваш взгляд, оно не сливается в общее движение протеста? И есть ли такие условия, при которых эти очаги протеста могут объединиться?
Кроме того, действует сложный механизм превращения собственного страха в раздражение и переноса его на тех, кто предъявляет более высокие человеческие требования, носителей некоего идеализма, — "почему им больше всех надо"? Это очень важный механизм, который обеспечивает негативную консолидацию общества. "Пусть все остается как есть, лишь бы не было хуже".
При высоком уровне страха и внутренней тревожности происходит характерный трансферт: перенос страха в агрессию против тех, кто становится жертвой насилия, — они воспринимаются как источник проблемы, и на них выливается чувство собственной нечистой совести, раздражения, беспокойства. И власть этим легко пользуется. Поэтому, например, получила поддержку репрессивная кампания против НКО — "иностранных агентов".
Почему так? Потому что очень слабая коммуникация между различными структурами, организациями и движениями гражданского общества. А, во-вторых, нет доступа к механизмам коммуникации более высокого уровня, через СМИ, прежде всего телевидение, где эти проблемы обсуждались бы как актуальные и общие для всех. Пропаганда работает на разъединение общественных сил, разрушение солидарности.
— Возрождение советского менталитета — как далеко наше общество в этой тенденции может зайти и что может его остановить? Или все это опять на 70 лет?
— Но ведь существует еще и интернет, где можно свободно выражать мнения...
— Интернет несколько идеализируют. Нет такой "партии интернета", которая противостояла бы "партии телевизора". Интернет в очень небольшой степени воспроизводит структуру нашего общества, может быть, более контрастно, в более концентрированном виде отражает позиции, которые существуют и вне интернета. Нельзя сказать, что интернет либерален или демократичен, скорее, наоборот. Власть более активно ведет себя в публичном пространстве, в том числе в интернет-пространстве, стараясь дискредитировать своего оппонента. Со стороны либералов это не так ощущается, и в обществе это не так заметно.
Сеять надо
— Часть общества охотно "идет в СССР". А что делать тем, кто не принимает этого, не хочет туда идти? Какой выбор есть для этих людей?
У ностальгирующих по СССР уровень недовольства даже выше, чем у либерально настроенной части населения, потому что, как правило, это более бедные, ущемленные группы населения с ограниченными ресурсами, в большей степени страдающие от того, что государство сбрасывает с себя социальные обязательства. Их апелляция к советскому прошлому — это способ выразить свое недовольство.
Что касается более продвинутой части населения, то оно чувствует свою слабость и готово скорее уехать, чем что-то поменять, потому что не видит, как это сделать. И это на руку власти, потому что означает выпуск пара и снижение уровня недовольства в обществе, поэтому никаких препятствий к этому власть не ставит. За последние 10 лет из страны уехали примерно 2–2,5 миллиона человек, и это самая образованная, самая активная, демократически настроенная часть общества. Конечно, это отрицательно сказывается на состоянии общества.
— А судя по данным ваших исследований, нам откуда-то стоит ждать роста гражданского самосознания или его неоткуда ждать?
В России нет механизма морального контроля над политиками… Вся политика как бы вне моральной оценки. Политики не выступают в лице индивидуальных фигур — в советское время они всегда выступали как представители коллективной воли, индивидуальный бэкграунд был табуирован и закрыт. Эта тенденция перешла в наше время: восстанавливается система корпоративного публичного управления, политики теряют индивидуальность, население к ним соответственно и относится. Когда их спрашивают, например, об оценке деятельности министров, то кроме пары фамилий — Шойгу, Лавров, — люди, как правило, никого не знают.
Самое важное - в нашем Telegram-канале