Завтра он придет в последний раз на работу в этом качестве. Как это будет – узнают немногие. Что будет твориться в его душе – по-настоящему не узнает, наверное, никто. Да, они давно договорились. Да, все уже думано-передумано. Да, он готов к этому. Но все-таки, вот он войдет в последний раз в этот кабинет – и что? Самая близкая к абсолюту власть в нашей стране будет в его руках в последний раз, она как песок сквозь пальцы уже уходила, утекала от него, и вот те остатки власти, ее атрибуты, ее хвосты – это все уйдет уже ночью. Как он это почувствует?
Власть в самой большой стране в мире. Возможность карать и миловать, разрешать, запрещать... Огромные ресурсы этой страны. Ее огромный народ. Силы этого народа, разум, надежды, обиды, плач, радость… Атомная бомба! Вся армия, посевные, отопительные сезоны, лесные пожары, упавшие самолеты, Саакашвили, Саяно-Шушенская ГЭС, Сочи, Сколково, Обама, Лукашенко, Курильские острова, возводимые заводы и ветшающие заброшенные фабрики, земля, вода, небо… Сколько всего! Да, это останется и в его новой ипостаси. Но это уже будет не то. Не на том уровне. О чем он будет думать, в последний раз войдя в самый главный кабинет в России в роли хозяина этого кабинета? Будет ли он радоваться или сожалеть?
…утром ему, наверное, захочется встать попозже – это же все-таки последний день. Ну что такого, если он приедет в 9 утра. Или даже в 10. Или вообще не приехать? Но утро так рано наступает теперь, после отмены перехода на летнее время. Или на зимнее? Или как там вообще? Ну, проснулся, так проснулся.
На работе кто-то будет ему что-то говорить, кто-то будет, как ему покажется, чересчур виновато улыбаться, какие-то просьбы, что-то там из обыденной текучки. Но все это потом, ему нужен будет короткий момент прощания со всем, что было, что не было, что могло бы быть, что еще будет, но уже, эх, без него.
Вот он уже у двери своего кабинета. Огромной, словно сделанной для других людей – для таких, которых можно убить только из давидовой пращи. Он подойдет к этой циклопической двери, осторожно потрогает пальцами резную ручку. Погладит поверхность двери, остановит свою руку на табличке.
Табличку скоро отвинтят и отдадут ему в качестве сувенира. Он уже видел внизу рабочих со стремянкой. Как ему показалось, у них были новые лампочки – обычные лампы накаливания, которых тут не терпели раньше. Что еще из его начинаний "выкрутят" и заменят на прошлое? Или будущее?
Ему вдруг захотелось войти в кабинет, достать подарок Саркози, открыть его, наконец, налить в стакан… Нет, прямо из горла, а потом сесть в машину и нестись по Москве, чтобы сбежать подальше от всего этого нахлынувшего мира воспоминаний. Хотя, эти ноль промилле. Да ну, кто ж ему что скажет. Но, ладно, помечтали, и хватит. Надо войти.
Вот он входит. Длинный какой кабинет. Идешь по нему, идешь, а он все не кончается. Тяжело идти. Не то, что 4 года назад, когда они вдвоем бодро маршировали по Красной площади под брутального Расторгуева. Он даже не маршировал, он летел. Весь такой тоже брутальный, кожаный, весь в надеждах, весь бравурен. И не было еще тогда моды на эти дурацкие плащи, и галстуки были не такие, гм, не такие пастельные. Вот же время-то было!
Сядет в свое кресло. Закроет глаза. Откроет. Снова закроет. Потянется к одному из телефонов с гербом. Снимет его, но не поднесет к уху, хотя и услышит голос референта.
Написать, что ли, что-нибудь в Твиттер? А что написать? "Всем спасибо, все свободны"? Ладно, дома напишет что-нибудь. Надо собираться. И он начнет складывать в коробку ноут, планшет, айфон, айпад, фотоаппарат… Наткнется на черный чемоданчик. Задумается. Откроет. Будет минуту пристально смотреть на него. Потом достанет платок и сотрет отпечатки пальцев с красной кнопки.
Это ему брать с собой нельзя. А все остальное – пусть забирают в… Куда там они забирают, в музей "Поля чудес"? Хорошая мысль, может, это написать в Твиттер?
Ну, что там у нас по графику? Введите гражданина посла.
P.S. Удивительный правитель уходит. Обычно в России принят образ правителя-отца. Да, отцы бывают разные: добрые и грозные, алкоголики и трудоголики, восхищающие и пугающие, любимые и ненавистные, удачливые и неудачники. Но они все равно воспринимаются в роли отцов. А вот Дмитрий Анатольевич был редким видом правителя-ребенка, от которого, может быть, не ждали готовых решений, как от правителя-отца, но на которого возлагали большие надежды, как на талантливого подростка и, вместе с тем, за которого боялись – не наломал бы дров. И вот он уходит, и неизвестно, через сколько столетий у нас снова появится правитель-ребенок.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
