Я буду говорить о тандеме и псевдомодернизации. Тандем – понятно, что оба хотят быть президентом. Заявленные Медведевым цели модернизации за два года не достигаются, значит, человек предполагает перед собой какую-то линейку возможностей на несколько лет вперед. И Путин, наверное, хотел бы остаться президентом. Но красная дорожка к самолету одна, так что между ними есть конкуренция. И в этом смысле тандем распадается, хотя еще продолжает существовать. Например, по телевизору Медведева с Путиным вдвоем вы уже не увидите, взамен параллельного существования мы наблюдаем последовательное: то Медведев говорит, то Путин, причем часто противоречивое. Например, Медведев говорит о вступлении в ВТО, а Путин удачно эту идею торпедирует, заявляя, что вступать нужно вместе с Белоруссией и Казахстаном, то есть после морковкиного заговения.
Как Путин из страны уезжает, так Медведев жестко высказывается в адрес правительства. Как только показывают Путина, так тут же звонят из пресс-службы Медведева и требуют "восстановить баланс", и наоборот. Налицо все признаки конкуренции. Путин долго и успешно строил бюрократическую вертикаль, и построил, при том что у нас бюрократия растет на 100 тысяч человек в год, и ныне бюрократов в России больше, чем в СССР, а Медведев говорит, что нужно сократить ее на 20%, во что верится с трудом, потому что бюрократия является опорой путинского режима.
Команды вождей конкурируют, они сами конкурируют, но это конкуренция не в общественном поле, а внутри бюрократии, которая в принципе, готова принять и того и другого, потому что ей это выгодно. Элита тоже готова принять и того и другого. По большому счету, принципиальной разницы нет, кто победит на выборах, потому что сохраняется прежняя модель.
Лично мне кажется, 75% в пользу того, что Путин станет следующим президентом, и 25% за Медведевым. Понятно, что больше претендентов и близко нет. Это одна из особенностей вертикали – нам предлагают выбирать между двумя блюдами. И можно сколько угодно жаловаться, что в Европе обычно меню бывает пошире. У нас меню не предусмотрено.
Надо отметить, что рабам сильно нравится работать на галерах, и они хотят остаться на галерах подольше. Идет внутренняя вялая борьба за административные ресурсы между двумя лидерами, но для страны в целом разница невелика. С моей точки зрения было бы лучше, если бы в рамках тандема победил Медведев, но все равно он будет работать в уже созданных рамках. Это своего рода социально-политическая инфраструктура. Это как железная дорога. Но у нас в стране политическая инфраструктура так устроена, что по ней трудно возить что-либо эффективное. Сами по себе социокультурные институты, которыми мы пользуемся, остаются путинскими в широком смысле этого слова. От того, кто будет наверху, Путин или Медведев, зависит выбор лозунгов, но вопрос в инструментарии, с помощью которого можно добиться провозглашаемых целей.
Я начал бы с грубого примера материальной инфраструктуры. Возьмем железнодорожный транспорт. В книге "Развитие капитализма в России" Ленин пишет, что в пореформенной России за 25 лет протяженность железнодорожных путей увеличилась в 7 раз, это больше, чем в Великобритании за 30 лет – там протяженность увеличилась в 6 раз. В первые годы после реформы железнодорожная сеть прибавлялась около двух тысяч километров в год, а к концу века – до трех тысяч. Если взять советские данные, то к 1957 году протяженность железнодорожных путей в стране увеличилась вдвое. По реальным цифрам произошло снижение темпов строительства железнодорожной сети. Даже в лучшие года сталинской модернизации, с 1928 года по 1940, средние темпы были около 2,4 тысяч километров в год, это примерно соответствует 1880-1890-м годам. А мы склонны думать, что сталинская эпоха – это неплохой пример модернизации. На самом деле это хороший пример того, насколько неэффективна такая административная жестко управляемая модель власти с точки зрения экономического развития.
Железнодорожную сеть я взял для примера, потому что если есть километр пути, то он есть, а если его нет, то нет, а в других примерах легко врать и создавать иллюзию экономического роста. Например, Хрущев во время поездки в Америку говорил, что СССР по сравнению с 1913 годом увеличил объемы производства в 36 раз, а США только в 3 раза. Но при этом он не знал, что объем экономики меряется рублями, а если рубли деревянные, то власть может их напечатать сколько надо, и даже если вы ничего не делаете, объем экономики увеличится. За счет таких вот вещей и росла на бумаге экономическая мощь Советского Союза. Сейчас нам снова пытаются объяснить, что сильная жесткая централизованная власть способствует развитию модернизации, и в качестве примера ссылаются на сталинскую эпоху. В пореформенную эпоху, когда развивалось земство, и то же железнодорожное строительство с концессионным привлечением капитала, экономика развивалась эффективнее.
Мы все время выбираем в политическом смысле между инфраструктурой вертикализма, укреплением власти, которая как бы сверху обеспечивает нам модернизацию, и горизонтальной инфраструктурой. Или централизация, когда все ресурсы в Москве, или регионализация, когда власть в Москве ограничена, но регионы развиваются интенсивнее.
Я это рассматриваю как колебание между двумя системами ценностей, двух типов инфраструктуры. Вертикализация, централизация, стягивание ресурсов в Москву, построение крупного административного корпуса и зажимание инициативы на местах. Или, потом, когда становится ясно, что пришли в тупик с этой вертикализацией, что страна задыхается и экономика стагнирует, опять дают регионам дышать, ограничивают централизацию и вертикаль власти, страна начинает развиваться, но при этом возникает риск уменьшения влиятельности центральной власти, власть начинает пугаться. Мы видим эти колебания, начиная с пореформенной России, когда земская реформа дала мощный всплеск развитию территорий, сопровождающийся ростом коррупции на местах и ограничениями полномочий центра, что сильно напугало Николая II, который попытался все вернуть все к централизации. В результате произошла революция, после этого – абсолютная свобода территорий. Сталин собрал все в железный кулак, так, что дышать невозможно, Хрущев вынужденно повернул назад, к децентрализации, дал больше воли территориям. ЦК КПСС испугался, что теряет контроль над страной, Хрущева убрали, вернули опять централизацию и вертикализацию (застой Брежнева), после чего страна опять пришла в тупик, и мы получили такую децентрализацию, которая выразилась в развале Советского Союза. Путин и путинская элита попытались вернуть централизацию, отобрали у регионов значительную часть налоговых поступлений, ограничили их право самоуправляться, все стянули в Москву, и сейчас мы опять имеем фазу административного тупика, и опять надо из этого тупика выбираться, опять давать жить регионам. Страна перестает развиваться, и всем понятно, то надо как-то выбираться из этого тупика. А как выбираться – поодиночке в эмиграцию, путем сепаратизма, или вернемся к более гибкой политической модели, находя баланс между регионами и центром? Этот механизм, с моей точки зрения, можно было бы назвать коммуникацией: регионы должны посылать сигналы о том, что им не нравится, Москва должна прислушиваться. Этот механизм коммуникации называется выборы: если людям не нравится, они голосуют "против", и значит, власть должна меняться, приспосабливаться к требованиям людей. Региональные элиты должны чувствовать свои интересы и интересы своего населения и Москва с регионами каким-то образом должны договариваться, в приказном порядке, как предлагает Путин, или в договорном, что было бы органичней.
Инфраструктура избирательной системы. Получается, что создав такую вертикальную иерархическую структуру, "коллективный Путин" становится ее заложником, он работает на эту иерархию и от нее зависит, и не может уже ее поменять, потому что она является его социальной опорой. Выборы, как механизм, призванный обеспечивать коммуникацию между обществом и властью, превращается в механизм удовлетворения этой системы, заинтересованной в самосохранении, кормлении за счет ресу4рсов, которые производит страна. И если мы при этом говорим о модернизации политической системы, то надо понимать, в чьих интересах она будет проходить.
Приведу такой пример: Чуров активно выступает за интернетизацию выборов. Является ли это модернизацией? Технически – да, а на практике – нет, это будет контрпродуктивно – система чиновников, которая управляет выборами, заинтересована в том, чтобы получить результат, который их будет устраивать, а не тот, который будет отражать реальную ситуацию. Недавно был проведен эксперимент по Интернет-голосованию под названием "интернет-опрос избирателей": пяти избирательным участкам в Тульской области, в Новомосковске дали возможности для Интернет-голосования. Реальная явка на этих участках, несмотря на мощную пропагандистскую кампанию, составила 43%. Эти цифры есть на сайте Тульской избирательной комиссии. А наши бюрократы радостно заявляют, что благодаря технологиям Интернет-голосования явка увеличилась на 80%, сам г-н Чуров сказал, что в полтора раза, член Центризбиркома г-н Райков – что в два раза, при этом он привел цифры, что она составила 50-60%.
При таком механизме голоса поступают непонятно откуда и непонятно каким образом. Если у нас недобросовестная электоральная администрация, то она просто создает несложный программный продукт, и откуда-то приходят голоса, и мы никогда не сможем проконтролировать, откуда они пришли. И когда члены избирательной комиссии лгут, что явка возросла в два раза, хотя она возросла на 2%, то это значит, что они готовы точно так же объявить результаты голосования через Интернет, и вы никогда не сможете это проконтролировать. Более того, они создают иллюзию, что с помощью Интернет-голосования явка увеличивается, и люди ментально будут готовы к тому, что, наверное, будет выше и поддержка действующей власти.
Это псевдомодернизация, направленная на укрепление коррупционной модели власти, когда люди хотят зацепиться во власти любыми путями, потому что единственный способ обспечить свое благополучие. Поэтому в данном случае мы имеем дело скорее с разговорами о модернизации, чем с ее воплощением в реальности. Я напомню, что Советский Союз только и говорил о научно-техническом прогрессе и научной организации труда, и с этими словами и сошел в могилу – просто потому, что реальные интересы советской бюрократии никаким образом не были связаны ни с модернизацией, ни с научно-техническим прогрессом. Бюрократический класс СССР элементарно не мог допустить информационного обмена, представить, что в Советском Союзе могли быть персональные компьютеры, невозможно, потому что и ксероксы стояли на учете в КГБ.
То же самое и сейчас – убедительные и красивые разговоры про "четыре И", про модернизацию, а на самом деле интересы инфраструктуры, созданной "коллективным Путиным", в том, чтобы эту модернизацию свести к разговорам. Но есть реальная страна, в которой мы живем, и она мягко говоря, стагнирует, а можно сказать, что и деградирует – во всяком случае, в смысле политических институтов. Нас не устраивают суды, не устраивает милиция, здравоохранение, образование…. И мы этот сигнал о нашей неудовлетворенности послать наверх не можем, потому что выборами командует Чуров, и если нам предложат голосовать по Интернету, то значит, заведомо за нас будут голосовать люди из ФАПСИ, и мы никогда их за руку не схватим.
На самом деле надо понимать, что нас с вами ведут по "тропе ложных солнц". Печально, что я вынужден говорить такие слова, но мне кажется, они отражают реальность.
Справка
Дмитрий Борисович Орешкин - российский политолог, политгеограф. Родился 27 июня 1953 в Москве. Окончил географический факультет МГУ в 1975, аспирантуру Института географии АН СССР в 1979, кандидат географических наук с 1979 (диссертация посвящена древним материковым оледенениям). В 1993 совместно с Андрем Скворцовым и Александром Беляевым создал аналитическую группу "Меркатор". "Меркатор" обеспечивала по приглашению Центризбиркома аналитическую поддержку и отображение хода и результатов федеральных выборов депутатов Государственной думы и Президента России, сделала электронный Атлас кризисных ситуаций для Совета безопасности России.
Все материалы конференции.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
