– Репрессии против крестьянства начались с первых дней советской власти. В 1919 году она установилась на Алтае и практически сразу начала бороться с кулаками. Крестьяне были и в центре репрессивной политики государства в 20–30-х годах, когда шла кампания по раскулачиванию и ликвидации кулачества как класса. В 37-м году выходит драконовский приказ, совершенно секретный, о репрессировании кулаков, уголовников и других антисоветских элементов. Опять кулаки, опять крестьяне, но это было обусловлено совершенно четкими причинами.
– Какие тут могли быть причины?
– Крестьяне были единственной реальной силой, которая могла противостоять режиму, сейчас многие историки на этом сходятся. Если бы у них была необходимая для этого организация, то они, вполне возможно, могли бы "подвинуть" советскую власть. Не эсеры, которым приписывали кучу контрреволюционных организаций, не меньшевики, не какие-то мифические организации вроде "Крестьянского союза" или "Российского общевоинского союза", а крестьяне.
С 19-го года на территориях, которые позже вошли в состав Алтайского края, начинаются крестьянские мятежи. Крестьяне боролись за советскую власть, а советская власть практически сразу начала продразверстку: в стране военный коммунизм, крестьян заставляют сдавать зерно по ценам, которые не восполняют затраты на его выращивание, хлеб отнимают силой.
Крестьянские восстания возглавили знаменитые партизанские вожди: Рогов, Плотников, Новоселов. То они Колчака гоняли с оружием в руках, а то вдруг повернулись против власти большевиков. Но это тоже обусловлено тем, что большую часть бывших красных партизан составляли крестьяне, и когда началась экспроприация крестьянства, им это, естественно, не понравилось.
У этих вождей был громаднейший авторитет среди местного населения, с гражданской войны у них оставалось много оружия, у них был опыт ведения боевых действий, и они составляли реальную угрозу. Но они были разрозненны. Зачастую их объединения, например Рогова, носили полуанархический характер, и их методы борьбы и лозунги не нашли поддержки у населения. Крестьянские мятежи жестоко подавлялись, и следственных дел периода первых лет советской власти у нас очень мало – их судили ревтрибуналы, заочно, а зачастую участников мятежей просто расстреливали в бою и все. Никакого следствия не вели.
Во время нэпа крестьянам было дано послабление, они подуспокоились, но тут наступила страшная зима 1927–1928 года: крестьяне отказываются сдавать хлеб по низким закупочным ценам, в Барнаул приезжает Сталин, требует применения репрессивных мер к тем, кто не сдает хлеб, а потом начинается политика насильственной коллективизации и раскулачивания. В принципе, крестьянам не оставили выбора: или ты идешь в колхоз (и передаешь туда весь свой сельхозинвентарь и скотину), или попадаешь под приказ ОГПУ о ликвидации кулачества как класса. Снова начинаются мятежи, в 1929 году Сибирский край был объявлен неблагополучным по бандитизму, появилась первая "тройка" – внесудебный орган, имевший право судить эту категорию крестьян. К 1937 году, когда вышел приказ № 00447, реальных кулаков на Алтае практически не осталось, и в центре "кулацкой операции" оказались имевшие кулацкое происхождение, они были неблагонадежны и потенциально опасны для власти.
Последний поход
– Когда на Алтае был последний крестьянский мятеж?
– Весной 1930 года в Усть-Пристанском районе. Историки до сих пор спорят по поводу этого восстания. Дело в том, что его возглавил местный уполномоченный ОГПУ Федор Добытин, и это дало основания предположить, что он действовал по заданию властей, то есть был провокатором: давайте, мужики, объединимся, свергнем советскую власть, установим крестьянскую. Так выявили всех, кто был недоволен политикой властей в деревне и готов участвовать в подпольной организации. В пользу этого тезиса говорит тот факт, что Добытин не был арестован, а после разгрома повстанцев просто исчез. Участники восстания разработали программу организации: Советы можно оставить, но сформировать их в результате свободных выборов из тех людей, которым мужики доверяют и которые будут воплощать идеи крестьянства. Партию коммунистов оставить, но на равных условиях с другими партиями. Повстанцы освободили из-под стражи заключенных кулаков, арестовали членов местного Совета, коммунистов и активистов, забрали оружие в местном административном округе и военкомате и двинулись в Коробейниково, а затем в Михайловский район. Через несколько дней они были разбиты под Антоньевкой. По обвинительному заключению, в усть-пристанском восстании приняли участие 300 человек.
– Поразительно, как они на это решились.
– Крестьян уверяли, что такие же организации существуют по всей стране, что главное начать, а потом к ним присоединятся другие.
168 человек были арестованы, 163 человека осуждены. К смертной казни приговорили около 45%, для того периода очень много – власти здорово испугались. Остальные были приговорены к различным срокам заключения. Это было последнее вооруженное выступление на территории, которая затем вошла в состав Алтайского края. Больше подобных вооруженных восстаний не было, только локальные выступления, например "бабьи бунты", когда женщины пытались освободить арестованных кулаков, и мелкие стычки с властями на сельском уровне.
Лимиты на отстрел
– А были в колхозах и совхозах настоящие враги, настоящие шпионы?
– Никакое государство не застраховано от внутренних врагов, особенно в переломные периоды своей истории. Люди, проводившие на территории советского государства реальную террористическую, диверсионную и шпионскую деятельность, конечно, были. Ведь осталась достаточная категория дел нереабилитированных граждан; эти дела были пересмотрены, но прокуратура отказала им в реабилитации, потому что в материалах дела есть доказательства вины. Другой вопрос, как много было этих врагов. У нас, например, Книга Памяти за 1937 год заняла два тома: 14 тысяч имен репрессированных в один том не вместились. Были ли эти 14 тысяч человек, осужденных в Алтайском крае в 1937 году, реальными врагами? Это другой вопрос.
Были лимиты. Оперативный приказ НКВД № 00447 предусматривал очень жесткие "лимиты на отстрел" – так их условно называют историки. То есть приходила жесткая разнарядка из центра, из НКВД: осудить по Западно-Сибирскому краю в 1937 году 5 тысяч человек по первой категории (высшая мера), 12 тысяч человек по второй категории (срок от восьми до десяти лет).
– Откуда брались эти цифры?
– Это результаты предварительного анализа местных органов НКВД. В 1936–1937 году им было дано задание – провести такую работу и дать предложения по лимитам; правда, потом лимиты неоднократно редактировали в сторону увеличения.
Конечно, столько врагов советской власти в крае не было, хотя – кого называть врагами. Население действительно было недовольно властью, просто есть активные формы сопротивления, а есть пассивные, и какая-то часть осужденных из этих 14 тысяч была замечена в пассивной форме сопротивления: анекдоты какие-то рассказывали, пересказывали и распространяли слухи и т. д. Хотя массовые репрессии не были свободны от такой категории, как "случайно попавшие": люди сводили счеты, ведь очень просто пойти и донести на соседа, которым ты недоволен. Это никто никогда не изучал, и, наверное, нереально провести такое исследование по имеющимся доступным сегодня документам – по документам вообще не проходит, счеты человек сводил или проявлял бдительность.
– Галина Дмитриевна, но ведь репрессии не были стихийным бедствием, природным катаклизмом. Раз есть жертвы, значит, были и палачи.
– Не думаю, что они играли какую-то определяющую роль. Конечно, были сотрудники НКВД, которые очень уж рьяно выполняли свои обязанности, но практически все они осуждены и не реабилитированы. Правда, они осуждены по 193-й, воинской статье, потому что были военнослужащими. Но, я думаю, дело даже не в них, ну, не был бы Попов начальником краевого НКВД – был бы Петров, какая разница? Он делал бы то же самое, это же так: в большинстве случаев у них не было выбора. А потом, среди них тоже были приличные, честные люди. У нас 30 октября открылась выставка "Детство на изломах истории", там представлено дело – в начале 40-х мальчишки играли в подпольную организацию. Для тех лет это, по идее, был замечательный случай, это ж придумывать не надо никакой контрреволюции – вот она, готовенькая, раскручивай, и будет большой плюс в статистику раскрываемости контрреволюционных преступлений! Но нашелся следователь, который не побоялся защитить этих мальчишек, он доказал, что они просто заигрались, что нельзя их судить, что никакой контрреволюции не было… Дело было прекращено, эти мальчишки осуждены не были. Поэтому относиться ко всем как к палачам – не люблю, кстати, этого слова – тоже нельзя.
– Может ли насилие служить инструментом для создания нового, лучшего общества и государства?
– Нет, однозначно нет. Преобразование общественного строя возможно путем революций и путем медленного прогресса. То, что делали большевики на протяжении советской власти, – это коренная ломка и уничтожение тех, кто не вписывался в их идеал общества. Вот кулаки не вписывались, священники не вписывались, члены оппозиционных партий не вписывались – их расстреливали, уничтожали физически.
А ведь могло быть и по-другому. В конце 20-х годов, когда стало понятно, что сельское хозяйство надо перестраивать, ставить на другие рельсы, предлагались разные пути развития, в Москве их разрабатывала целая группа аграриев. Например, медленная перестройка путем создания фермерских хозяйств. Если бы выбрали этот путь, мы, возможно, имели бы другую историю и другую деревню – в принципе, большевики раскрестьянили деревню, сделали все, чтобы крестьянину было страшно и неохота в ней жить и работать.
– Как много мы знаем о том периоде нашей истории? Есть в архиве документы, которые нуждаются в изучении?
– Вопросов остается очень много, начиная со статистики, с подсчета. Серьезного изучения требует тема реализации московских приказов на местах. Вот есть, например, приказ "Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов". В Ленинградской области приказ использовали прежде всего против уголовников, чтобы очистить область от уголовных элементов. В Алтайском крае – против кулаков. То есть местные власти использовали московские приказы для решения каких-то своих узких задач, но насколько это правильный тезис? Он требует подтверждения не на двух исследованиях, а пяти, десяти, двадцати, желательно во всех регионах.
Мало изучена проблема выбора жертв. Вот пришли в край лимиты. Кого подвести под эти лимиты? Есть историки, которые говорят, что это был тупой отстрел, что просто вышли, отстреляли первых попавшихся и отчитались. Это не так на самом деле, отбор жертв был. Я уж не говорю о национальных операциях, я очень удивилась, когда начала читать статистку по польской операции, а там фамилии украинцев и белорусов. Но это же произошло не только потому, что у них фамилии на "ский" оканчивались? Были другие причины, наверное, как я предполагаю, которые требуют изучения дел и документов.
Это такая тема: историки будут еще, не знаю, сколько веков, спорить, кем был Сталин – "эффективным менеджером" или психически больным убийцей. Но ведь СССР он построил, индустриализацию он провел. Враждебное окружение – оно же тоже было. СССР был тоталитарным государством, но СССР был и великой страной.
– А что тогда важнее, по-вашему, методы или цели?
– Сложный вопрос, и на самом деле коренной для истории нашей страны (и не только нашей!). Одинаково важно то и другое; я не думаю, что здесь надо ставить что-то на первое место, что-то на второе. Наверное, так.
– Возможно ли в нашей стране повторение репрессий, как вы думаете?
– Я думаю, массовые политические репрессии в нашей стране невозможны. Пускай нам не очень нравится нынешняя демократия, пускай мы ее критикуем, но все-таки у нас демократическое государство. Главное, устанавливать памятники, издавать книги, изучать историю, не вырывая из нее некрасивых страниц, ничего не приукрашивая.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
