На Алтай прибыли участники и эксперты из Москвы, Екатеринбурга, Воронежа, Красноярска, Калининграда, Северодвинска, Якутска и других городов. Круглые столы 23-24 апреля состоятся в издательском доме "Алтапресс", Алтайском государственном университете и в управлении администрации Алтайского края по печати и информации. В Белокурихе пройдет пленарное заседание форума, будут работать тематические секции.
Работа "Формулы доверия" будет способствовать развитию профессиональной дискуссионной площадки Союза журналистов России, на которой обсуждаются проблемы взаимодействия прессы, власти и общества.
В рамках форума altapress.ru знакомит читателей как с ходом обсуждения проблем, так и с развернутыми материалами участников мероприятия.
Павел Гутионтов,
секретарь Союза журналистов России:
В былые времена внимательному читателю было достаточно прочитать два абзаца журналистского материала, чтобы безошибочно определить имя автора. Сейчас стиль предельно унифицируется – все похожи на всех. Почему так происходит?
Павел Гутионтов, секретарь Союза журналистов России.Первое. Говоря о традициях отечественной журналистики, необходимо прежде всего напомнить о том, что, как нигде в мире, пресса в России создавалась – сверху, для нужд государственной власти; и символично, что даже первым редактором первой российской газеты стал сам царь. И читатель за триста лет был воспитан видеть за каждой газетной строчкой в первую очередь точку зрения власти, и сама власть привыкла к этому. А то, чем мы гордимся, что стало "фирменным отличием" российской журналистики (от Пушкина, Чехова, Короленко и до Аграновского), рождалось именно в противостоянии этой главной тенденции.
Сама же главная тенденция определялась емким понятием всеобъемлющей цензуры, из-под гнета которой российская пресса за все три века своего существования практически никогда не вырывалась. Как нигде в мире, она училась говорить с кляпом во рту, что, разумеется, дурно влияло на ее психику, но при этом неминуемо заставляло пользоваться тончайшими нюансами русского письменного языка, играть интонациями, доводить до блеска искусство намека. Благодаря всему этому, как нигде в мире, российская пресса в лучших своих образцах смыкалась с "большой" литературой.
Так или иначе, качество письма в российской журналистике ценилось высоко, как нигде в мире.
Второе. По известным причинам после 1917 года наши газеты превратились в ежедневные пропагандистские альманахи; собственно информация в номер попадала лишь постольку-поскольку. Культура работы "в номер" и сам интерес к такой работе практически отсутствовали, материалы могли готовиться едва ли не месяцами, каждый из них должен был пройти сквозь частое сито неторопливых внутриредакционных инстанций.
Третье. Конечно же, никакой четвертой властью журналистика в СССР не была, власть в стране неколебимо оставалась одной-единственной, но пресса оказалась, может быть, самым человекообразным департаментом этой одной-единственной власти.
Слово, опубликованное в газете, всегда было последним и решительным. "Правда" не ошибается, как, по легенде, сказал товарищ Сталин, когда в заметке перепутали имя героя-стахановца. И Никифор Изотов стал Никитой.
Слова "социальная ответственность журналистики" тогда не произносились, слов таких еще не знали, но сама она, эта ответственность, никуда ни денешься, была. И это определяло в том числе социальный статус журналиста – исключительно высокий, как нигде в мире.
С крушением системы все это кончилось и никогда не вернется. Пресса стала прессой, как и во всем мире, не меньше, но и не больше. А журналисты из непогрешимых судей в последней инстанции – опять же как и во всем мире – превратились в молодых, как правило, людей, не обремененных образованностью, торопливых, небрежных, легкомысленных… Они уже не занимаются распределением жилого фонда и даже на их критические публикации никто давно не присылает сообщений о принятых мерах.
Из департамента власти пресса превратилась… нет, ни в какую не в "четвертую власть", но в орган действительной "четвертой власти": общественного мнения. И сегодняшняя вполне очевидная слабость и невлиятельность прессы – это первый и безошибочный симптом слабости общественного мнения современной России.
Четвертое. И все же. Уникальный опыт, накопленный (в основном – не по своей воле) российской журналистикой, достоин того, чтобы к нему отнестись бережнее, чем это делается сейчас.
Так, не имея возможности писать о социальных процессах в общем и целом, советская пресса до виртуозности отточила умение писать об отдельных людях и их мелких неурядицах, за которыми неминуемо вставала и картина всей нашей жизни. В "Правде", как известно, не было известий, а в "Известиях" – правды, тем не менее образ эпохи встает со страниц советских газет в своей полной красе. Главное заклинание – не обобщайте! – не действовало, сколько бы сам автор ни повторял, что описывает всего лишь очередной "нетипичный случай". Защита "маленького человека", вовлеченность в его проблемы были унаследованы нашей журналистикой у великой русской литературы во многом именно потому, что о "больших людях" журналисту писать не позволялось вообще. Сегодняшняя практика показывает, что этот запрет сослужил нам (и читателю!) хорошую службу: развил внимательность и дотошность, подарил богатство житейского опыта и расширил кругозор. Сегодняшний журналист в командировки ездит лишь на войну, на саммит и на катастрофу, собственно жизнь не удостаивается его внимания, так что редкие наезды в какое-нибудь Кольчугино (где группа отморозков недавно сожгла прохожего на Вечном огне в самом центре города) производит на него впечатление путешествия на другую планету.
Думается, если сравнить число героев, представленных за месяц на страницах нынешней крупной московской газеты, с героями четырехполоски тридцатилетней давности, результат окажется обескураживающим – разница пойдет на порядки. Вопиющая незаселенность сегодняшнего газетного пространства, до предела узкий круг тех, кого сегодня описывают, их, если можно так выразиться, социальная однородность (политики, чиновники, преступники, миллиардеры, звезды) превращают общественно-политические издания в светские бюллетени, а работающего в них журналиста низводят до уровня более или менее осведомленного бытописателя нравов какого-нибудь рублевского заповедника или (другой полюс) уголовной малины.
Пятое. Наша журналистика, стремительно превращаясь в массовую профессию, так же быстро теряет свое главное достояние – личностное начало. В былые времена внимательному читателю было достаточно прочитать два абзаца материала, чтобы безошибочно определить имя автора. Сейчас стиль газеты предельно унифицируется, "вольности" позволяются очень немногим, да и эти немногие как класс потихоньку вымирают. Закономерное появление интернет-журналистики принципиально нового типа – "живой журнал" – рождают иллюзию, будто это и вовсе не профессия: вроде бы каждый мало-мальски грамотный человек способен написать о том, что увидел и о чем подумал. Может даже, чем бесхитростнее он это сделает, тем лучше получится. У журналистов "старой школы" еще есть доводы в этом споре; то, что они делают, свидетельствует: чтобы написать профессионально грамотный репортаж, очерк, взять интервью, надо многому научиться. Но журналистов "старой школы" естественным образом становится все меньше, за собой никакой школы они уже не оставляют, а та профессиональная беспомощность, которую все чаще и чаще демонстрируют на страницах газет их молодые коллеги, вполне подтверждает тезис их оппонентов.
Шестое. Сегодня газета, претендующая на роль учебника жизни, журналист, полагающий себя нравственным лидером и судьей по всем вопросам, конечно же, по меньшей мере несовременны. Но идея общественного служения, а не просто службы за материальное вознаграждение, думается, еще будет востребована. Журналист, воспринимаемый исключительно как наемный писака, которому абсолютно все равно, что и как он напишет, лишенный профессионального куража и честолюбия, своих чисто корпоративных представлений о чести и порядочности, – это приговор не только нашей профессии.
Неуважаемая пресса социально опасна. Поэтому восстановление авторитета прессы становится сегодня и важной государственной задачей, тем "национальным проектом", без которого не удастся выполнить никаких других самых амбициозных предначертаний. Здесь, разумеется, недостаточно продекларировать свои намерения, признаться с высокой трибуны в любви к журналистам и даже наградить медалью их наиболее выдающихся представителей. И это прежде всего в интересах самой власти в корне изменить свое отношение к прессе и тем, кто ее делает; необходимо понять, что свобода слова и распространения информации, подлинная, а не декларативная независимость журналистики – это не подарок самим журналистам, а условие существования страны в ХХI веке. Да, все это не только дорогОго стоит, но и стоит очень дОрого. И дело не только в том, что свободная пресса неудобна, раздражающа, своевольна, капризна и преисполнена массы других недостатков, главное, что ее просто невозможно ввести каким угодно указом, – одна она все равно не придет, как бы мы ее ни звали, она требует много чего еще. Независимого суда, например. Подлинного политического плюрализма. Действенного местного самоуправления. Ответственности принимающих решения за то, что они принимают. Прозрачной экономики… А это, в свою очередь, абсолютно пустой звук без независимой прессы.
Те, кто обещает нам разнообразные блага – богатство, процветание, безопасность – без всего этого, нас нагло обманывают. Общество, лишенное возможности смотреть на себя в зеркало, стремительно дичает. Даже если вместо зеркала ему подсунут парадный портрет красавца, писанного масляными красками.
Седьмое. Восстановление авторитета прессы вообще и профессии журналиста – в частности необходимо начинать с главного – восстановления самоуважения и гордости за принадлежность к лучшему в мире цеху.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
