Тикают ходики. Секунды падают в прошлое. Седая женщина с пышными волосами делает вид, что не плачет, - просто очки не совсем подходящие, режет глаза.
- Знаете, и правда я, наверное, больная уже с глазами стала. Особенно, когда ему было 70 лет. Вот та комната у нас темная, и я там все время какое-то излучение замечаю. А тут - или писали о нем много, или кассету мы как раз выпустили (ее попросили что-нибудь написать о Шукшине в университетский сборник, а она - напела. Получилась кассета "Какую роль сыграли песни в жизни и творчестве Шукшина?". - Прим. авт.), закрою глаза - и его облик увижу. Одна секунда. Даже с открытыми глазами. После этого я его долго не видела. А в том году я его видела в последний раз. Из малинового света. Три секунды даже видела. Раз-два-три. У меня ученик есть, он живет в Соузге, я ему заказала: "Нарисуй мне такую картину - полукругом сцена, у края стоит Василий Макарович в черном костюме, белой рубашке с грустью на лице. А сверху луна все это освещает, и море, море флоксов - самых разных, разноцветных. А там бурлит где-то Катунь". Я такой сон видела. Почему-то именно флоксы. А у края стоит почему? Вдыхает запах цветов.
При чем тут глаза?
В той комнате, в чемодане, у нее хранятся вырезки и письма. "Машенька, голубушка моя...". "С острым чувством какой-то тоски, грусти вспоминаю Сростки". "Опиши мне свой первый урок". "Что начала читать? Не попало ли тебе за прогул?" "Ты пишешь, что нет сил победить сплетни...".
Письма Василия Шукшина Марии Шумской. Он - ее первый муж. Она - его первая жена. На всю его жизнь - жена. Потому что развода просто не было. В загс с другой женщиной Василий Шукшин шел с новым, "чистым" паспортом - старый, с отметкой о первом браке, как-то очень с пользой для себя потерял. Наверное.
Она же только недавно поменяла тот, с тем штампом паспорт на новый. Одной из последних в Майме. Чиновные клерки ее обругали: "Вот все умные это вовремя делают, а вы...". Неумная, значит. В Барнауле однажды при случае, когда требовалось заполнить какие-то справки с анкетными данными, у Марии Ивановны спросили: "Ваш муж - Шукшин? Тот самый?". Ответила спокойным голосом: "Нет, однофамилец".
Смотреть фильмы "однофамильца" и передачи о нем по телевизору давно приходит к соседке. Зачем Герману, мужу, видеть ее слезы? Соседка скажет: "Она вот там (показывая на грудь) это все... Мне кажется, это плохо".
Плохо. Хорошо. Нет грани. Кто любил, тот знает.
- Тринадцать лет я его знала (в Сростки Мария Шумская девчонкой приехала из другого села. - Прим. авт.). Он учился в Бийске, в автомобильном техникуме, и приезжал домой на выходные, на каникулы. А я в школе училась. Потом на вечорках мы с ним и познакомились.
Мария Шумская была красива. Недостатка в поклонниках у нее не было. Позже в одном из писем Шукшин удивлялся (и недоуменно, и восхищенно) тому, что из всех она выбрала его - несмотря на то что он "серьезно болен" (имея в виду язву желудка, которая обнаружилась у него во время службы на флоте).
Она возвращалась домой как раз с вечорки (Василий там тоже был) - с одного края села на другой. Девчонки-подружки уже свернули к своим домам, а она пошла дальше одна. Шла и слышала, как кто-то за ней все идет и идет. Шла и чувствовала - это он. Это и правда был он. Такая вот первая неслучайная встреча. И первый разговор.
"Он очень был скрытный такой, малоразговорчивый. Очень такой целеустремленный. Мы много говорили о книгах. Когда книги читал - он брал все, все, все положительное к себе. И старался походить именно на великих людей. На Джека Лондона, на Ленина, даже и на Сталина (он мне говорил: "Знаешь, я буду носить сапоги так же, как Сталин"). Когда ходил в библиотеку, всегда брал и художественную литературу, и произведения Маркса, Энгельса, Ленина. Всегда ими восхищался. Многое брал и стремился быть таким известным, как они", - ходики тикают над пропастью времени. С хрестоматийного образа Шукшина осыпается благостная позолота, которой не жалеют для него шукшиноведы на политическом ангажементе.
"Быть известным". Ее это - сжатой пружиной в нем - и притягивало, и пугало. Она и фамилию-то потом, при регистрации брака, не стала менять именно потому, что знала, "знала как-то, что он будет известным". И еще знала (боялась?), что тогда может стать ему помехой.
А сапоги он носил. Известен был своими сапогами. И поступал (и поступил на заочное) не только во ВГИК, но еще и в историко-архивный институт. А что было главным для тогдашней, 50-х годов, исторической науки? Уж наверняка не скифы. Это был один из верных способов сделать карьеру и стать известным в кругу правящей комэлиты - всерьез заняться изучением истории ВКП(б).
Боль за народные страдания? Юный сын врага народа, расстрелянного в 1933-м, гениально рано осознавший гнилость коммунистического режима и подвижнически противостоявший ему? Идеологическая позолота...
Обыкновенное честолюбие. На самом деле замечательная (когда есть) черта юношеского характера.
И опасная - если не суметь с ней совладать.
Этой любви выпало быть счастливой - годы. Он оставил техникум, устроился на работу в трест "Союзпроммеханизация", потом его направили работать на турбинный завод в Калугу, затем - на строительство тракторного завода во Владимир, следом были электростанция в Щербинке на Московско-Курской железной дороге, железнодорожный мост в Голицыне и повестка из военкомата. Комиссованный с флота из-за язвы желудка, он вернулся в Сростки в 1953-м.
Были письма. Были две встречи в Новосибирске, где она тогда училась, а он останавливался проездом на побывку домой. Были встречи в Сростках.
Его бескозырка в музее. Она помнит, как однажды он надел ее ей на голову. Она не всерьез обиделась: "Что я, вешалка?". Однажды вдруг попросил, уходя: "Помаши мне платком, когда увидишь меня на горе". Она села на окно и стала ждать. Ждать пришлось недолго. Он сорвал бескозырку и стал махать ею. А она махала ему платком.
Память любит такие пустяки. Потому что за ними - другое. Тепло его тела. Запах его волос. Ощущение чистого счастья.
Как тогда, на горе (ей не нравится название "Пикет" - нерусское слово. Она называет ее по-сростински "Бекет" - так привыкла). Через село гнали стадо коров и овец. Звенели колокольчики. Мария с Василием засмеялись: "Вечерний звон!". Поднялись на гору и пропели куплет. Просто так.
Он был ревнив. Когда на вечорках кто-нибудь приглашал ее на танец второй раз, стоял с вежливой улыбкой на лице, а сам дергал ее за кофточку сзади - мол, не вздумай согласиться.
В 1954-м, уже успев сдать экстерном экзамены на аттестат зрелости, поработать учителем и директором в школе, Шукшин уезжает в Москву и поступает в институт (выбрал ВГИК по совету матери - потому что в институт кинематографии поступил на очное отделение, а в историко-архивный - на заочное).
"Только теперь узнал твой адрес, но с чего начать - не знаю. Во-первых, во-вторых и в-третьих - мы опять на разных концах земли. Маша, скажи мне очень откровенно, как ты УМЕЛА мне говорить: как ты относишься к тому, что я остался в Москве? Только не надо жертвовать собой, не надо говорить, что это хорошо, а думать в это время другое. Я хочу, просто требую наконец, чтобы ты была со мной только откровенна, особенно теперь, я подчеркиваю".
Она не говорит, что ответила на этот вопрос. Но в начале августа 1955-го Мария и Василий поженились. И он уехал в Москву.
В следующий раз они встретились только в 1964 году. И больше не встречались никогда.
Что происходило тогда между ними?
В начале сентября семья (по свидетельству сестры Шукшина Натальи Макаровны Шукшиной-Зиновьевой) получает письмо от Василия, в котором он писал: "В Сростки не вернусь до тех пор, пока не разведусь с Шумской".
А в ноябре он пишет Марии: "Мне всегда было приятно оттого, что где-то есть ты. А ты вон что разговариваешь, уж и на "прощай" согласна. Вот я дожил, так дожил. Но знай, если мы разойдемся, то не из-за меня. Я уже высказал тебе свое чувство, любимая".
На развод он так и не подал. Она тоже: "Разводиться? С ним разводиться мне самой? А зачем мне было разводиться? Я... А зачем мне? То ли у меня дети были... Он и не просил у меня никогда. Он же не просил! Чтобы тоже развод. Почему он не просил развод?".
Ходики тикают. Седая женщина делает вид, что не плачет.
О бурной московской жизни Шукшина она знала. Знала все - и о Людмиле Пшеничной, и о Лидии Александровой, и о Виктории Софроновой, и о других. До подробностей. Вплоть до того, что дочь замминистра культуры, которая была влюблена в Шукшина и в доме которой он бывал, носила какие-то особые, вышитые золотой нитью халаты.
А он ей писал (когда он ей еще писал...): "У меня тут ничего не произошло и не происходит. Некогда писать. Мне побриться некогда".
Она говорит, что верила ему. Говорит, что поставила его на пьедестал и смотрела на него снизу вверх. Еще говорит, что ее мама молодец, потому что, встречаясь с отворачивающимся Шукшиным в Сростках (Мария уже там не жила - учительствовала в другом селе), ни разу не сказала ему ни слова.
"Почему-то я всегда старалась быть в стороне. Почему-то. Не знаю почему. Но как-то есть внутренний голос: "Ну, не надо, не надо..." Бывает у вас такое? У меня бывает. Поэтому старалась... Я могла бы, конечно, и встретиться с ним (Шукшин снимал тогда в родных местах фильм "Живет такой парень". - Прим. авт). Но я старалась не показываться, сама даже не знаю почему. Вот сама не знаю почему... От гордости? Нет, не поэтому. Я не гордая. Сама даже не знаю, сама не могу понять - почему я этого не хотела. А вот что-то..."
Их встреча в 1964-м... Он был в бежевых брюках и в черной шелковой рубашке. Он хотел попробовать начать все сначала. Его мать, Мария Сергеевна, присутствовавшая при том разговоре, - тоже. Она ничего не ответила, а рано утром на следующий день уехала из Сросток. "Он известный такой, уже в фильмах снимался, а я - про-вин-ци-ал-ка, что тут говорить," - наверное, когда-то она думала об этом с большей горечью. Сегодня уже не хватает сил...
Все, что осталось ей тогда, - это смотреть его фильмы и читать его книги. Она дважды выходила замуж. Валерий пил и однажды продал собрание сочинений Горького, на которое Мария некогда подписалась по просьбе Шукшина. В одном из томов лежала одна-единственная фотография Василия, которая была у нее: он стоит в рубахе-косоворотке с вышитым воротом, ему там восемнадцать лет... Германа страшно ломала жизнь, может быть, именно поэтому он сейчас вместе с Марией Ивановной.
Она живет в двух комнатах неблагоустроенного дома с печным отоплением и без водопровода, воюет с соседями из-за границ участка, отпаивает молоком отравленных куриц, содержит в идеальном порядке и дом, и две сотки огорода и получает скромную учительскую пенсию (в Майминской школе она отработала преподавателем немецкого языка сорок лет. И никогда не выступала организатором каких-либо "шукшинских мероприятий", кроме разве что той кассеты с его любимыми песнями). Еще ей "дали" квартиру - в течение двадцати лет она должна выплатить за нее 60 тысяч рублей. Но у нее нет 60 тысяч. Поэтому квартиру она сдает, чтобы платить за нее.
И ей никогда не приходило в голову, что она, фактически оставаясь родственницей Василия Шукшина, может заявить претензии на часть его наследства.
Разве у ангелов бывает наследство?
Так ее упрекнула однажды одна московская писательница: "Мария Ивановна, что же вы о Василии Макаровиче рассказываете так, словно он ангел. Он совсем не ангел. Почему пишете неправду?".
"Я его другим не знала," - ответила она.
... Еще она поет в ветеранском хоре при районном ДК. И вместе с хором ездит выступать на Шукшинские чтения в Сростки. Не на гору. На стадион - "до горы нам не добраться с нашими голосами". А в этом году их не пустили выступать даже на стадион. Сказали: "У нас и так 35 номеров любителей, к тому же у нас нынче все лауреаты..." Услышав залихватски-пошлое исполнение "лауреатами" песни "Уху я варила, уху ели все...", Мария Ивановна ушла со стадиона.
Они спели, конечно. Просто встали полукругом возле памятника Шукшину у музея и спели все ему. И "Скакал казак через долину", и "Степь да степь кругом", и "Ах, зачем эта ночь так была хороша...". Не болела бы грудь, не томилась душа.
Тикают ходики. Все проходит. Все пройдет.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
