Вот такие петрушки
История первая, рассказанная Идой Ивлевой из села Рудовозова Курьинского района:
– В 1937 году, мне было лет семь или восемь, репрессировали моего брата, Петра. Он был простым работягой, конюхом… Неугодный стал, наверное, председателю. Потому что какой он там враг народа? Совершенно неграмотный человек, он и расписаться не мог. Помню, пришли три милиционера, все перерыли, перекопали, ружье отцово забрали – отец был охотник – и увезли Петра, упрятали. Был закрытый суд – из наших одну мать туда пустили, и все. Свидетели сказали, мол, у нас был батрак. Какой батрак! Был мальчишка лет 13, отец его просил помочь при пахоте: сам пашет, а мальчишка сбоку идет, лошадей погоняет. Так что отсидел наш Петро десять лет ни за что, и причем без права переписки.
Отца как середняка не тронули. А во время войны взяли его в Рубцовку – туда как раз перевели с Украины, с Харькова, тракторный завод. Отцу было всего 54 года, вот его туда направили, там он и помер. Мы узнали об этом только через год. Мать поехала – тогда в Рубцовку на быках ездили – и привезла справочку, что он помер 4 декабря 1944 года от заворота кишок. И еще с нее взяли денежки последние за похороны. А как уж там что было… Нам не узнать.
А уже после войны пришло письмо, мы даже не поняли сначала, от кого. У меня ведь еще средний брат на войне без вести пропал, и мы подумали – неужели от Сашки? Но он был грамотный, десятилетку окончил, а тут каракули. Смотрим – а это Петро наш накалякал откуда-то из Магадана. Он, собственно, ничего и не рассказывал. Может, запретили ему? Говорил: "Не надо про это вспоминать". Один раз только сказал: "Каждый божий день там смерти ждали". И как чуть, так плакал. А теперь-то он уже помер тоже.
Вот такие петрушки были. После всех этих передряг мы старались жить потихоньку, незаметно. Я, например, когда в техникум поступала, в автобиографии не упомнила, что Петро у нас посаженный был по линии НКВД.
…Помню свое детское ощущение от того времени: казалось, у всех какая-то злость была друг на друга. Все всех продавали, стучали, все втихомолку, никто ничего не знал. Потом мы уже узнали, что на Петра донесла одна наша знакомая женщина – но ведь, с другой стороны, ее заставили это сделать.
Сейчас в моем сердце нет ни обиды, ни тем более ненависти. Как бы это объяснить… Когда пришла советская власть, люди были совершенно безграмотные, темные. Чего ты хочешь: деревня, человек расписаться даже не может. Вот эти коммунары и творили что хотели.
Почему я не пропал
История вторая, рассказанная Алексеем Липкартом из Барнаула:
– Нашу семью сослали на Алтай из Саратовской области перед самой войной. Ссыльных было больше полдеревни: немцы, калмыки, и домов вообще почти не было – все жили в землянках. Отец был где-то в трудармии, мать с утра до ночи работала в колхозе. Мы были под комендатурой – ни выехать не могли за пределы района, ничего. Отмечались каждую неделю, и нас туда зачем-то водили на показ каждый раз. И такой порядок был аж до 1959 года.
У немцев в деревне был свой духовой оркестр, устраивались какие-то праздники. Почему-то мы всегда были одеты опрятнее других, хотя бедность была страшная, но маме как-то удавалось за нами смотреть. В деревне нас ущемляли, конечно, но гораздо меньше, чем калмыков. Почему? Все вроде одинаково работали. Правда, немцы башковитее были, знали технику, все время что-то изобретали, усовершенствовали. Но при этом даже мы, дети, были совершенно бесправными. Нас и в пионеры не принимали.
В пятьдесят четвертом году умерла наша мама – и сразу же рухнула землянка. Отец вернулся полуживой, вскоре умер, я его и не помню. Нас взял к себе дядя, я сразу же от него сбежал. Меня нашли в степи и отправили в детдом.
Тогдашний детдом и теперешний – это две полярные вещи. Мы все – и немцы, и русские, и армяне там были, – мы все были круглые сироты. Поэтому все равно очень скоро появилось ощущение семьи. И никакого отчуждения сильного или прижима я не чувствовал. Иногда только вырвется из кого-то, выльется поганое слово. Я хорошо помню такую историю – кто-то начал, а старшие ребятишки говорят: короче, так, нету тут фашистов. Все мы здесь равны. Фашисты – это одно, а немцы – другое. А дальше пошло-пошло, и в шестидесятые вообще нормально стало. Во всяком случае, я так чувствовал. Люди смотрели, кто ты есть, а не какой ты национальности. Особенно если ты детдомовец – к тебе вообще никаких претензий.
В жизни я пробивался сам: в основном головой, иногда приходилось кулаками. Учился, работал. Зла на Родину за свое горькое детство я не держу – и за это, как сейчас понимаю, благодарить надо директора нашего детдома. В детдоме было свое подсобное хозяйство, и нас с раннего детства приучили работать. У нас были свои поля, свои огороды. Старшие на тракторе работали, малыши грядки пололи. Коров держали – парнишки пасли, девчонки доили. Мы поняли главное: если работать, то обеспечить себя можно.
Всем известно – большая часть детдомовцев военных и послевоенных лет впоследствии оказалась в тюрьме. А кто научился работать – те не пропали. Я не пропал.
Справка
45 684 человека репрессированы в Алтайском крае в 1919–1965 гг., из них к высшей мере наказания приговорены 14 341 человек, к 10 и более годам лишения свободы – 10 749 человек, от 5 до 9 лет лишения свободы – 9 060 человек, до 5 лет лишения свободы – 2 107 человек.
По данным краевой Книги памяти "Жертвы политических репрессий в Алтайском крае".
День памяти жертв политических репрессий в Барнауле традиционно отмечается траурным митингом у мемориального камня на площади Свободы. В этом году он начнется в 12.00.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
