Секретарь Союза журналистов России Леонид Никитинский: "Мы редактируем действительность"

Леонид Никитинский: "Мы сознательно опустили планку, до этого довели".

Дмитрий Лямзин

Самый обидный в журналистике приговор: "Это никому не интересно" — обжалованию не подлежит. Редактор решает за тебя, что интересно, а что нет, то есть осуществляет по этому признаку цензуру. Обижаясь на него (острота этого чувства по мере накопления стажа и собственного веса в редакции только возрастает), необходимо помнить: прежде чем предложить тему или уже готовый материал, первым цензуру действительности уже произвел сам журналист на уровне выбора события. Сам акт нашего выбора уже изменил знание о мире для неопределенного круга лиц.

В отличие от сферы так называемого пиара, где тему и события указывает начальник, в журналистике их выбор из массы происходящего производят сами журналисты, хотя они всегда подразумевают определенное СМИ. То, что не вызовет интереса в одной газете, в другой может вскочить в полосу "с колес". То, что интересно пчеловодам, совершенно не интересно велосипедистам. Но это уже начало редактирования того, что мы считаем действительностью, в которой мы замечаем одно и проходим мимо другого.

"Интересно" может оказаться то, что соответствует интересам владельца СМИ или заказчика. Но "заказной" материал по содержанию неинтересен тому, кто пыжится его сочинить, поэтому обычно он легко вычисляется именно по тому, что малоинтересен и для аудитории. Он почти всегда плохо написан, и если другие материалы в газете написаны не так плохо, это верный признак "заказухи" (к сожалению, в современных СМИ часто плохо сделано все, и тогда заказные материалы не так бросаются в глаза). В рамках той концепции, которую мы здесь набрасываем, "заказуха" вообще не относится даже и к периферии журналистики. Но за "заказуху" часто (возможно, чаще всего) принимается и ангажированность журналиста, хотя это принципиально иное явление.

Для продвинутого читателя редакционная политика и ангажированность данного СМИ — это, в сущности, одно и то же, но выводы о причинах ангажированности он будет делать в зависимости от того мифа, в котором живет сам: например, несовпадение политических позиций может быть объяснено коррупцией или вовсе "масонским заговором". Для нас же важно уяснить, чем именно ангажированы мы сами как журналисты. Это могут быть не обязательно интересы владельцев и спонсоров (государственных органов в том числе) или коммерческая "джинса", но чаще всего наши искренние взгляды и убеждения, поскольку они разделяются большинством журналистов этой редакции.

В крайне поляризованном смысловом пространстве современной России одни журналисты и СМИ ангажированы славянофильством, другие западничеством, одни толерантностью к секс-меньшинствам, другие ненавистью к ним и так далее. Это не просто политическая ангажированность, которая лежит ближе к поверхности, это чаще ангажированность из глубины собственного мифа, внутри которого каждый остается убежден в своей правоте. Я думаю, что каждый журналист – журналист ровно настолько, насколько он понимает субъективность своего взгляда, не скрывает это от аудитории и старается не злоупотреблять ролью "поводыря", неизбежно редактируя картину действительности. "Широк человек, слишком даже широк. Я бы сузил", – говорит Митя Карамазов у Достоевского. Журналист всегда "суживает" и персонажа, и ситуацию вокруг него, но редко испытывает от этого интеллектуальные и нравственные терзания Карамазова. А надо бы хоть чуть-чуть, потому что лишь эти сомнения и могут служить какими-то гарантиями его "объективности" при попытке не только описать внешнюю канву событий, но и угадать их внутренний смысл.

Если в выбор темы журналист приносит собственную ангажированность, то при ее разработке и описании он сталкивается с необходимостью редуцирования действительности. Реальная жизнь сокращается под объем публикации (эфирное время) и упрощается под "формат" данного СМИ. И всегда, даже при самом добросовестном подходе, перед журналистом встает вопрос, какие же линии или детали следует редуцировать, то есть выкинуть из жизни заметки или сюжета по сравнению с жизнью, как она есть. Неизбежное редуцирование действительности превращается в главный и худший вид ее редактирования. Если журналист при этом очень уверен в себе, его ангажированность легко побеждает любые сомнения. Вместе с сомнением уходит и настоящая самоирония, и все — профессионально ты труп.

Труднее всего журналистам, воспитанным в традиции русской журналистики, подавить в себе два вида ангажированности: благоговение перед государством или же, наоборот, правозащитный инстинкт. Мне представляется, что традиционное смешение журналистики и правозащитной функции — в значительной степени специфика России. Начиная с Короленко, да и ранее, журналисты впряглись в это дело, потому что, по большому счету, больше некому. Моим первым учителем в журналистике был Александр Борисович Борин, который писал судебные очерки в "Литературке" — лучшей газете семидесятых. Для ориентации в этом сложном вопросе он использовал, заимствуя инструмент у юриспруденции, особую презумпцию. Этот термин хорошо объясняется образом весов, чашечки которых заранее несколько наклонены в одну сторону, это своего рода фора. Так вот, в судебном очерке, учил меня Борин, журналист имеет право подбросить свою гирьку на ту чашечку весов, которая за человека, но никогда не на ту, которая за государство. Допустим некоторый (тщательно взвешенный) правозащитный пафос, но ни в коем случае не обвинительный пафос, потому что журналист защищает слабого от сильного, а не наоборот.
Я всегда следовал этому простому совету. Но я буду защищать одного, а не другого, если про первого можно написать интересную историю, а второй погибает как-то бессюжетно. Или потому что за первого меня кто-то попросил. Но если там нет интересной и правдивой истории, то у меня все равно не будет способа его защитить: это не по нашему ведомству. Это всегда сложная дробь, но укор совести: почему я не выпрыгнул из порток и не бросился спасать второго тоже, — каждый вечер ждет меня под подушкой.

…Уверен: российский читатель (зритель) начинает понимать – не все, что бывает напечатано определенным шрифтом на бумаге определенного формата, обязательно является газетой. Это может быть и листок предвыборного черного пиара, а может быть и таблоид, который можно почитать для развлечения, но глупо искать в нем информацию и серьезную аналитику. Самые квалифицированные читатели делают различия и между авторами, они могут доверять определенным авторам в определенной газете, понимая, что другим авторам до такой же степени доверять нельзя.

Аудитория постепенно создает собственные стандарты журналистики, она видит прежде всего качество работы (в том числе качество текстов), в меньшей степени объем работы, которая проделана (или должна была быть, но не была проделана) журналистом, начинает отличать первичную информацию от вторичной, в том числе в социальных сетях. Феномен читательской интуиции восстанавливает отношение между аудиторией и СМИ (журналистами, блогерами) именно как двустороннее взаимоотношение. Если в СМИ много авторов, заслуживающих доверия, и оно не подрывает свою репутацию очевидной ложью, возникает кумулятивный эффект, и газета (передача на радио или телевидении) получает кредит доверия у той или другой аудитории.

К сожалению, пока механизм накопления репутации СМИ еще не развился до той точки, начиная с которой эта репутация может быть капитализирована. Такой успех не влечет финансовых последствий для газеты, рост тиража при финансовой убыточности каждого экземпляра и отсутствии рекламы может быть даже прямо невыгоден. Тем не менее растет влияние таких СМИ, и это позволяет работающим в них журналистам (в том числе в регионах) сосредоточиваться вокруг ядра журналистики, а не заниматься в ней или около нее чем-то еще.

И теперь на передний план выступает такая маловразумительная вещь, как правда. Потому что если в общем фундаменте журналистики и есть какой-то краеугольный камень, то это честность.

Самое важное - в нашем Telegram-канале