Председатель поселкового совета Владимир Фомин вспоминает, как в детстве нашел в огороде ложку, на которой была выгравирована колючая проволока и дата – 1927 год. "Значит, в эти годы здесь уже были заключенные", – полагает он.
Мы едем с Фоминым по лесной дороге на восьмидесятый участок. В окрестностях Боровлянки в середине XX века были селения лесозаготовителей, которые назвали просто номерами: 22-й, 15-й, 27-й, 11-й, 80-й и т.д. Один из таких участков в районе незатейливо назывался "зона". Грибники до сих пор встречают там колючую проволоку…
Ольга Хлюст,
учитель литературы и организатор музея Боровлянской средней школы:
Старожилы говорят, что наш лес усыпан костями. На участках в суровых условиях заготавливали древесину. Вместе с деревьями валились с ног и сами лесозаготовители, среди которых были и семьи "врагов народа", и раскулаченные, и беглые из голодных колхозов, а позднее – трудармейцы, спецпереселенцы, пленные.
Дорога к восьмидесятому вихляет мимо берез, осин и буреломов. Среди падающего сушняка то и дело мелькают крепкие сосновые пни, напоминая о срезанном когда-то лесе. Говорят, на одном из таких пней долго не зарастала надпись: "Здесь покоятся русские люди".
Многих погибших в те годы в лесу хоронили тут же, говорит Владимир Фомин. Иногда и меток никаких не делалось. Захоронения раскиданы по всему лесу, никто не знает ничего о них. На двадцать седьмом были могилки трудармейцев, сейчас и признаков их нет. Какой-то идиот, еще когда лес заготавливал, на этом месте площадку сделал…
Сильный ветер ломает ветки, в ноябрьском воздухе пахнет тоской. Мы подъезжаем к маленькой насыпи в траве, на которой окруженный черной цепью стоит скромный серый обелиск, уже обшарпанный временем. Когда-то рядом с этим местом были бараки, в которых жили японские военнопленные. Памятник поставили в девяностых годах прошлого века гости из Японии, приехавшие к могилам соотечественников, погибших на советском лесоповале.
Боровлянцы вспоминали пленных японцев с добродушием.
"Я в то время на восьмидесятом участке работал в трудармии, – рассказывал школьникам старожил Василий Первушин, ныне покойный. – Видел японцев, их привозили на загрузку вагонов лесом. Работали они хорошо, дружно. Пилили лесины ручными пилами. Все лопотали что-то на своем языке. Только от холода очень страдали. Из жалости некоторые жители села отдавали им старые валенки, учили их подшивать". Очевидцы вспоминают, что зима 1945-го была холодной, пленные выходили из барака, завернувшись в одеяла. В этих же одеялах пилили сосны и не успевали отбежать, когда лесины падали на них.
– Японцы забрали отсюда кости всех своих двенадцати погибших соотечественников, – с уважением говорит Владимир Фомин. – Все тщательно завернули. Вот отношение к своим гражданам правительства Японии… У нас на правительственном уровне о подвиге трудармейцев больше молчат, будто их не было.
На памятнике японским пленным раньше была табличка, на которой было написано иероглифами: "Мир. Спокойствие". Недавно кто-то ее сбил. Видимо, нет и в нашем сегодняшнем лесу мира и спокойствия…
– Как подумаешь, о том, что тут творилось в свое время, страшно становится, – размышлял на обратном пути Владимир Фомин. – Один старый местный ОГПУшник, изрядно выпив, решил похвалиться перед нашими мужиками. Вот, говорит, раньше житуха была, когда я в ОГПУ работал. В соседях баба жила красивая, мне понравилась, но никак не мог к ней клинки подбить – муж рядом. Пишу на него донос, что против советской власти плохо выражался. Вечером обрез ему под крыльцо подбросил.
Наутро, согласно заявлению, он идет к соседу, берет понятых и делает обыск. Из-под крыльца обрез достает – и до свидания. Сколько дали этому человеку или расстреляли, он не говорил об этом. После приходит, спрашивает женщину (у нее трое ребятишек): ну что, жить дружно будем? По-плохому или по-хорошему? Мы тебя можем тоже как врага народа, без детей останешься… И стал после этого вечерами к ней ходить… Не стесняясь рассказывал. Мужики наши его чуть не убили, он пожалел потом, козел, что рассказал такое. Подлое время было, страшное, хотя и в нашем времени, если честно, много подлости… Пока не коснется человека самого, многие и не знают, какие страшные вещи могут и сегодня твориться...
Запечатанная тема
Ирина Иосифовна Пенкина,
жительница Боровлянки:
Мои родители, которые лежат сейчас на местном кладбище, оказались на Алтае не по своей воле. Маму сослали с Волги как немку. Отец – сын раскулаченного поляка из Белоруссии, в тридцать седьмом году оказался в лагере Архангельской области по 58-й статье. После десяти лет лагерей он также был направлен в трудармию, где они с мамой и познакомились. Оказавшись в Боровлянке, они вырыли землянку, в которой родилась моя старшая сестра Ядвига. Отец говорил, что старшая дочь выросла на лебеде да крапиве. Потом уже построили домик небольшой, с низким потолком, но аккуратненький, с комнатой, кухонькой. Там нас родилось еще четверо. От голода после войны спасали корова и огород. Помню, как очистки картофельные в огороде садили. Отец сад потом развел, саженцы выменял в Бийске на клюкву (собирали мы ее мешками). Уже в пожилом возрасте наш дед (так мы отца называли) очень любил фотографировать семью в этом цветущем саду.
А вот о времени лагерей и спецпоселения вспоминал очень редко. Как будто эта была запечатанная тема. Понять можно… Только после чарочки мог что-нибудь обронить с тоской, например, как в лагере по трупам ходили, как над костром одежду трясли и вши трещали… Еще он все время с благодарностью вспоминал одного еврея, который там, в архангельском лагере, устроил его на склад и этим спас от смерти… Здесь родители регулярно ходили отмечаться в спецкомендатуру. А когда в 1955-м пришел документ о реабилитации и снятии их с учета спецпоселения, всегда сдержанный отец заплакал.
В телячьих вагонах
Из воспоминаний Бориса Козлова, жителя Боровлянки, ныне покойного
…Польские семьи прибыли в 1939-м в телячьих вагонах (так называли выгоны без отопления). Я шел из школы, путь мой пересекал железную дорогу около станции, и я стал невольным свидетелем высадки прибывших польских семей. Сначала я не понял, что происходит. Видел прежде зеленые вагоны с решетками на маленьких оконцах, в них привозили заключенных. А эти кто? И почему с малыми детьми? Внутри слышались тихие разговоры взрослых, иногда – детский плач. Двери были открыты. Я с удивлением рассматривал незнакомцев. Их необычная одежда не соответствовала нашему суровому климату. Из служебного помещения станции вышли несколько человек с серьезными лицами, направились к вагонам. Повозки подъехали к каждой двери. На телеги спрыгнули мужчины, стали принимать узлы, между которыми рассаживали детей. Из каждого вагона малышей набиралось до десяти человек. Матери, старшие сестры и братья группировались вокруг своих малолеток. Снег начал густеть, усиливался ветер. Детей прикрывали одеялами, накидками, чем попало. Одна женщина сняла с головы темноватый, в белую клетку платок и укрыла ребенка. И тут послышалась команда: "Трогай"...
Взрослых приезд поляков оставил равнодушным: наверху, мол, виднее, кому где жить. Да и здесь в лесу все равно кому-то работать надо. Мыслить в те годы вообще отвадили.
Калмыцкий обоз
Калмыцких переселенцев также везли по боровлянским лесам конным обозом, но это было уже во время войны, лютой зимой.
…По лесным дорогам через участки леспромхоза и химлесхоза шли они в сторону Акутихи. Мороз за сорок. В воздухе изморозь, сплошной белесый туман, жгучий, хлесткий – дыхнуть нечем. Выйти на улицу невозможно: мороз прихватывает лицо, леденит кожу. На такие морозные дни составлялись акты – и даже мы, привыкшие к подобным испытаниям, сидели в бараках, без надобности не выходили. И в эти-то дни везли калмыков. Почти голые, черные, немытые ребятишки кучками по пять-шесть душ, кое-чем прикрыты. Заиндевевшие голодные личики. Они даже не кричали, не плакали. Механически двигая ногами, брели за санями взрослые. Выбившись из сил, падали. Этих несчастных подбирали, клали рядом с ребятишками, и они вскоре переставали дышать. От Боровлянки до 22-го участка – восемнадцать километров. На этом отрезке упали четырнадцать человек… Пять трупов похоронено на 22-м, девять были сложены на 9-м.
Падающие сосны
В конце мая 1942 года возле Боровлянки появился участок военлесхоза по заготовке леса. Костяк трудармии составляли немцы с Поволжья.
Их в отличие от поляков многие местные встретили враждебно – шла война. Но русские матери, имевшие свою ораву голодных ребятишек, смотрели на немецких поселенцев с состраданием.
"Лишь единственный раз я подрался на новом пятнадцатом участке с немецкими ребятишками, – вспоминал Борис Козлов. – Мама узнала, строго сказала:
– Не тронь, совесть поимей…
– Они же немцы.
– Дети они! Че они тебе плохого сделали? Сказала: не тронь, не шавель, и все тут. Пора бы понимать, не маленький".
А вот как описывает Борис Иванович, работавший с пятнадцати лет в лесу, немецких женщин на валке леса: "Откопают снег вокруг ствола, садятся и пилят, пока сосна в два-три обхвата не упадет. Случалось, сосны падали прямо на тех, кто пилил. Немецкие женщины молча долбили мерзлую землю, хоронили сами своих задавленных подруг… Так же хоронили и умерших от голода взрослых и детей. Они даже не плакали: или слез не хватало, или не было просто сил. А смотреть на это было жутковато, русские женщины – те хоть ревели.
Страницы боровлянской истории
По архивным данным, Боровлянка образовалась в 1922 году. Но первые дома здесь были построены еще в 1912 году, во время прокладывания железной дороги до Барнаула. Ветку на Боровлянку начали вести от Буланихи, чтобы вывозить заготовленную древесину. В 1921 году по готовой ветке прошел первый паровоз "Кукушка".
В конце мая 1942 года возле Боровлянки появился участок военлесхоза по заготовке леса. Сюда направлялись все национальности, но большинство трудармейцев составляли немцы с Поволжья, как подвергшиеся депортации, так и коренное немецкое население. Постановлением Комитета обороны от 7 октября 1942 года в трудовую армию были призваны и женщины-немки в возрасте от 16 до 45 лет.
В ближайшее время в Боровлянке откроется музей приобских лесов.
Екатерина Березикова,
директор будущего музея:
История лесов тесно связана с людьми, которые трудились здесь вольно и невольно. Но информацию о времени Сиблага приходится собирать буквально по крупицам – слишком мало сведений даже в архивах.
Одним из первых ценных экземпляров будущего музея стали письма Валентины Лосевой, жены известного философа Алексея Федоровича Лосева, опубликованные в свое время в газете "Молодежь Алтая". Лосева отбывала на лесоповале с 1932 года. Обратный адрес на конвертах – "Боровлянка. Сиблаг".
Самое важное - в нашем Telegram-канале
