"Усобица" это не просто интересное, хорошо написанное и порой просто увлекательное повествование об определенном периоде времени в истории нашей страны, это серьезная попытка объективно и честно представить происходящие в это время события. Роман дает возможность читателю самому оценить итоги противостояния, в котором лишь недавно сидевшие в одном окопе Первой мировой войны люди, стреляют друг в друга.
Презентация романа "Усобица" состоится 30 марта в 15.00 в Российско-немецком доме (Гоголя, 44). Авто приглашает всех желающих.
Часть вторая. " Год Колчака"
Скоротечные перестрелки и бои посерьезнее, долгие переходы, короткий отдых на ночевках и опять переходы текли нескончаемой лентой и помнились лишь чувствами голода, усталости, пережитого страха, блаженства недолгого покоя, хмельной удали и похмельного недуга. Красоты все больше берущей свое осени, картины деревенского быта и даже образы встреченных на пути привлекательно-соблазнительных девушек в памяти задерживались ненадолго, быстро размываясь и исчезая из нее вовсе. Как ни странно, это обстоятельство Нефёдова особенно не огорчало. Возможность добиться во время ночевки в том или ином селе расположения какой-нибудь сдобной солдатки у него бывала часто, но воспользовался он этим только один раз, и то словно по обязанности – раз мужик, значит должен охочей бабе радость доставить.
"Устал я, видать, крепко от такой жизни, - с удивлением и даже страхом думал он о вовсе не свойственном ему раньше почти равнодушном отношении к прекрасному полу, лишь изредка, как тогда на бугре, озаряемом вспышками умиления перед женской красотой. – Ничего-то мне не интересно, одна выпивка разве. Как там покойный Филатьев говорил, ссохлась душа, кровяной коркой схватилась. Вот и у меня, видать, к тому дело идет… А это я его, я… Не Тим-Фрол, которому это дело в радость, а я… Своего, такого же мужика. А дальше… Брось скулить, - обрывал он сам себя. - Одного мужика убил – десяток спас. Того же Дениса Поташова. Чем менка плохая?"
Частенько донимала его и другая мысль – отчего народ здесь так резко разделился на две половины – одни деревни на восстание пошли, в других за Колчака большинство стоит, в дружины Святого Креста идет? По какой причине так выходит, что соседи друг друга бьют и грабят почем зря? Жили-жили годами рядом, и ничего, а потом хлеще старых врагов друг друга возненавидели, как так? Ответ на этот вопрос ему удалось получить довольно скоро.
Во время одной из ночевок в похожей на другие, лентой протянувшейся между холмов сибирской деревне, в гости к разместившимся на постой в построенном по старообрядчески связью - в середине сени, а по бокам две комнаты – доме пришли Иван Дрожжин, ставший командиром роты в одном из роговских батальонов Денис Поташов и его знакомый партизан Иван Логинов. Сидели за столом в сенях, куда, желая задобрить незваных гостей, молчаливая хозяйка собрала сытный ужин – жаркое из нарубленной крупными кусками баранины в большом, едва ли не ведерном чугуне, пироги с картошкой, грибами и капустой, корчаги с квасом и пивом, свежеиспеченные запашистые калачи. Поташов и Логинов принесли с собой пару бутылок самосидки, сделавшей вскоре утомленных долгим переходом, а потому молчаливых партизан общительней и разговорчивей.
- Мы вот между собой, как соберемся, бывает, все судачим, как дальше жизнь обернется, - говорил не спеша молодой, да не по годам степенный и рассудительный Логинов. - Блохин, скажем, Захар Петрович считает, что раз народ в деревнях распознал, какая у Колчака власть, значит, надо оружие в сторону отставить и идти от деревни к деревне с красными знаменами, собирать народ - и дальше на город, и там под таким напором власть сама собой отомрет.
- Во загибает, - усмешливо хмыкнул Дрожжин, заулыбались и остальные, в том числе и сам рассказчик.
- Это точно, загибает. Мы ему говорим: "Ты зайди без винтовки, с красным флагом в Дмитро-Титово или наше Сорокино – рта открыть не успеешь, как сам отомрешь, да хорошо еще, коль сразу зарубят иль застрелят, а то еще на крюк под ребро сушиться повесят. Без винтовки сейчас уговоры плохие".
- Насчет власти, как Колчака скинем, у него тоже свои думки имеются, - продолжал, переждав смех, Иван. - Все должно решать общество, значит, сельский сход. Что он решит, то и закон, а чего там из города напишут, то мужику не указ. Какие подати платить и сколько – то же самое на сходе решать. Людей зажиточных их имущества не лишать, только подати им побольше назначить. Так от них толк будет. А забери у них добро, оно без хозяина прахом пойдет.
Егор Сопкин Захару наперекор режет, анархию проповедует. Всякая власть, говорит, есть насилие, а любая собственность тому насилию служит так же, как и религия, попы, значит. Потому они, анархисты, против всякой власти. Общество должно делиться на малые, эти… хедерации. А они между собой тем, что наработают, обмен вести будут.
У нас мужик один на железной дороге стрелочником служил, так он его спрашивает: "Без власти – это без начальников, значит?" И дальше продолжает, что стрелочник, понятно, шишка невелика, но без распоряжения дежурного по станции, начальника значит, больших бед наделать может. Повернет, скажем, стрелку не туда, столкнет два поезда, народ погубит, паровоз, вагоны и другое там имущество попортит. А не то в тупик поезд загонит, график нарушит. Опять же взять нас, ведь в отряде тоже командиры есть, без них воевать гибель, каждый, кто с германки пришел, знает. А они, выходит, опять же начальство. Без него, видать, никак не обойдешься.
- Верное дело, – согласился Нефёдов. - А что ваш Сопкин на это?
- А чего Сопкин? Почесал в затылке, вот как я сейчас, да и смолчал. Может, не знает, а может, сама наука ихняя до того еще не дошла.
- А ты чего, Иван, про то думаешь, какой новой власти быть? Ты ж городской, побольше нашего разуметь должен, - повернулся к Дрожжину непривычно угрюмый и молчаливый Денис.
- Да уж куда побольше, - усмехнулся тот. - Думаю, как до Колчака было, так и делать, само собой, власть советская должна быть, только буржуев, купцов, попов, прочих мироедов покрепче, чем тогда, под ноготь загнать, чтоб не пакостили. Без государства, понятное дело, не обойдется, и без податей, само собой, тоже, только, думаю, их куда меньше прежнего потребуется. Буржуев не станет – на дворцы да театры там всякие денег тратить не надо, на полицию тоже не тратиться, самим за порядком можно уследить, коль он свой, народный. Бандитов - под пулю без слова, шушеру всякую да лентяев - в работу запрячь. Так что, думаю, чтоб голодных накормить, немощных обиходить, на прочие какие расходы и малых денег хватит, а остальные все рабочему да мужику-трудяге в достаток.
В начальство лучших да честных выбрать, неужто по России среди всего трудового народа не найдем таких, сколько потребуется? Не вытянут лямку, других поставим, власть-то наша. Так вот, думаю, и будет, особо-то хитрого тут ничего нет.
Здравствуйте, дедушка, - повернулся он к тихо вошедшему в сени лохматому седобородому старику в длинной белой рубахе навыпуск и самотканых портах. - Чего не спите-то?
- Вас слушаю, - колюче посмотрел на него тот. - Жду все, может, умное что кто скажет.
- Так сам и скажи, коль от нас не слышишь, иль нечего сказать-то? - недобро поинтересовался Поташов.
- Есть чего, - старик оперся рукой о стену, медленно опустился на стоящую в углу сеней лавку. - И скажу, погоди малость.
Он помолчал немного, затем решительно мотнул косматой головой:
- Вот вы тут сидите в чужом доме, незваные, о власти вашей будущей рассуждаете, и какая она у вас выйдет, коль до того дело дойдет, вам и самим непонятно. Дом, значит, не знаете, как ставить, а лес уже валите, смуту завели, да еще какую. Какой мужик свое хозяйство наладить не может, того на должность поставить хотите, себе не нажил, а вам с чего-то наживет дескать. И того не думаете, что коль придут московские, еще поглядеть надо будет, чего они решат. Силенок-то у них куда больше вашего, а кто сильнее, тот и указчик.
- Ты чего тут, курва старая, контру разводишь? - лицо Поташова налилось свекольным цветом, голос едва не срывался на крик. - Я тебе…
- Погоди, Денис, дай дослушать, - положив партизану ладонь на мелко подрагивающую руку, мягко попросил Дрожжин. - Давай дальше, дед, складно у тебя выходит.
- Думаете, любят вас все, как деток родных, в ножки благодетелям готовы кланяться? Да вас через дом проклинают, - глядя поверх голов сидящих за столом партизан в угол со старинными образами, тихим, бесцветным голосом заговорил старик. - Пока вы смуту свою не затеяли, хоть и хуже прежнего народ жил, да в спокойствии, а теперь ему один разор и гибель. Колчак тоже не сахар, и он с мужика тащит, так какая власть без того обойтись сможет? Всегда так было и будет, и жизнь себе шла в труде да молитвах. А теперь…
Старик помолчал, откашлялся в кулак, вытер о штаны повлажневшие ладони:
- Бабы ваши, думаете, шибко рады, что вы хозяйство свое бросили, по лесам до полям с ружьями бегаете, пулю себе отыскиваете? Семейство свое без кормильца надумали оставить? – спросил он, переводя острый взгляд с Поташова на Логинова, безошибочно определив в них своих земляков – крестьян. - Да неужто она, революция эта ваша, того стоит, пропади она пропадом?
Слушали не перебивая, а когда старик умолк, над столом сгустилась напряженная, словно перед выстрелом, тишина. Нарушил ее Иван Логинов:
- С бабами понятно, - как о самом значимом из услышанного, спокойно и рассудительно сказал он, - с бабы чего взять, раз она из мужичьего ребра сделана, только мясо свое нарастила. Моя тоже все – покос, уборка, литовку отбить, и то кому… Так чего, говорю, с нее требовать, если рассуждать по-мужицки обстоятельно не вразумил ее Господь. Дальше носа своего да печки и не видит ничего…
- Значит, во всем мы виноваты? - перебил его Иван Дрожжин. - А, старик? От нас все беды? А почему же тогда мужиков за нами идет все больше и больше, не знаешь? Я тебе скажу. Холопами не хотят быть твоему Колчаку, душу свою не только тем, что в амбаре лежит, меряют. Вот и воюют за свободу до смерти с такими, как ты, только помоложе.
- Из-за добра нашего воюют, оно им глаза застит, жить спокойно не дает. С германцем духу воевать не хватило, так сюда винтовки притащили, тех, кто послабже немца, бить да грабить. Вот и все тому пояснение, - глухо сказал дед. - С Пещерки да Зыряновки "жуланы" ваши да прочие нехристи возами добро везли. Наше добро, горбом веками нажитое…
- Ваше? Горбом? – тяжело, будто гири пудовые на стол выставлял, спросил с ненавистью Поташов. – Может, раньше и вашим, а уж сколько лет вы больше на нашем ездили. На нас, что с Расеи сюда приехали, как на рабочую скотину глядели, родниться брезговали. Землю всю добрую под себя подгребли, покосы, пашни, а бате моему да другим нашим тульским в Жуланихе тайгу под пашню корчевать пришлось.
- Мы на этой земле двести лет живем, край этот, когда о вас и слуху не было, обихаживали, а теперь виноваты в том, значит? - усмехнулся кержак, - ловко у тебя, парень, выходит.
- А как не выходит, только батя мой, я сам и другие вон не зря на вас столько лет горбили, придется, господа хорошие, поделиться. К тому и власть советская ведет, которая сейчас в Москве. Верно, Иван? - повернулся он за поддержкой к Логинову.
- А то как же, - согласно кивнул головой тот, потянулся было за бутылкой, но остановил руку на полдороге, взял вместо нее толстый ломоть хлеба со стола и, отломив от него маленький кусочек, сунул в бороду. Медленно разжевав его, так же медленно сказал:
- Я в своей Курской губернии, Хвостинского, значит, уезда с семи лет у помещика Полторацкого скотину пас. У отца одиннадцать человек, куда денешься? Когда сюда, в Сорокино, в восьмом году переехали, батя нас и больших, и малых в работники отдал, а сам с матерью, в годах они уже были, дрова колол таким как ты, дедушка. Сам, как обженился, своим хозяйством стал жить, пять лет за лошадь волостному писарю Заводовскому Дмитрию Александровичу отрабатывал. Так-то… - он отломил еще кусочек хлеба и, подержав его в руке, аккуратно положил обратно на стол. - А насчет грабить, батя, так поглядеть еще надо, кто первый. Тут ваши навряд уступят. Из мужиков, кого тут знаю, многим с ними поделиться пришлось. У Дезадарьева Митрия дмитро-титовские последних двух лошадей угнали, - не спеша пригибал он пальцы к широкой, твердой, как доска, ладони. - У Титова Максима всю скотину и имущество забрали, у Сашки Гулявского тоже дочиста все выгребли, а что не взяли – в огне пожгли. Тоже, видать, для порядку.
- Видать, - недобро улыбнулся Поташов. Ухватил со стола бутылку, доверху наполнил свой стакан. Выпил разом, не закусывая, мутно посмотрел на старика. - А вот скажи ты мне, для какого порядка вы мою бабушку слепую в Жуланихе заживо в доме сожгли? Говори, сказал! – крикнул он и так хватил стаканом о стену, что тот осколками мелкими посыпался. - Ну!
- Душегубы сожгли, - старик не отвел от него взгляда, побледнел только под стать своей седой бороде. - Их по нынешним временам везде хватает, всем потребны. Бога, и того не боятся, что ж про людей говорить. А меня, парень, ты зря винишь. Таковским, как ты, что у меня, случалось, работали, платил всегда по договоренности, чужого за жизнь на полушку не взял. Грешил, конечно, как без того, но вот этого не было. Жаль мне бабушку твою, царство ей небесное, и тебя жаль. Только коль убьешь ты меня за это или кого другого, легче тебе не будет, точно говорю.
- Не будет, значит? – скрипучим голосом поинтересовался Денис, тяжело поднимаясь из-за стола. - А вот сейчас и поглядим…
- Подожди, Денис, - встал рядом, обхватив товарища за плечи, Егор. - Погоди, прошу!
Он повернулся к старику:
- А ты и вправду не боишься, дед, так-то с нами разговоры разговаривать? Пристукнем вот разом тебя в твоей же хате, дело-то недолгое. Как про то думаешь?
Старик вновь оперся ладонью о стену, молча, с видимым трудом поднялся с лавки. Выпрямился, словно солдат на строевом смотре, вытер о рубаху ладони.
- Без Божьего позволения волос не упадет с головы человеческой, - ровно сказал он. - А коль и вправду решил Он меня к себе призвать, значит, срок тому подошел. Да и то, пожил я дай Бог всякому хорошему человеку. А коль совсем по совести, то имею я надежду, ребята, что вы меня все ж не убьете. Не похожи вы на катов, я уж их видел.
- Ладно, старик, - махнул рукой Иван Дрожжин. - Давай иди отсюда, надоел ты уже. И свечку поставь своему Богу, что с нами, а не с кем другим повстречался. Да запомни сам и другим таким же скажи – никогда больше вашего порядка не будет. Пусть и не надеются.
