Писателю был 91 год. С 1965-го года он вел жизнь затворника, запретил переиздание своих ранних произведений и писал только для себя.
Юрий Иванов,
художник:
Я читал его, да. Но я, видишь ли, романтик. Мне или что-нибудь научное, или околонаучное, или романтическое. Он был реалист такой вот, знаешь… то, что можно не выносить – он выносил. Западный менталитет. А я чернуху не очень.
Нет, не любил я его. Но тут даже не в том дело: люблю, не люблю. Я Достоевского терпеть не могу, я его…, просто ненавижу, но я же его читал. Я просекал, чем он дышит, живет, но мне он на душу не лег.
Константин Волощенко,
хирург, начальник краевого центра термических поражений:
Лет 50 назад я учился в специализированной барнаульской английской школе. Книги "Над пропастью во ржи" в русском переводе еще не было, мы читали ее на английском… Мы просто зачитывались. Нам было очень близко столкновение юношеского романтического восприятия мира с реальностью, миром взрослых со всеми его коллизиями. Эта невероятно талантливая книга полна свободой и искренностью. Поэтому я два раза перечитывал ее в подлиннике, а потом, когда вышел замечательный перевод Райт-Ковалевой, я читал еще раз 15. Конечно, мне очень жалко, что он умер…
Сергей Боженко,
архитектор:
Да никем он для меня не был. Западный писатель, единственная ассоциация с ним – слово "рожь".
Елена Кожевникова,
театровед, театральный критик:
Наше время – время какой-то непреходящей печали. Уходят люди, которые для нас были светом. Эти люди объясняли нам нас самих. Казалось бы – что может быть общего между мной и человеком, который жил так далеко, и не знал меня никогда, да и я его не знала? Но вот читаю "Над пропастью во ржи" и думаю – да, это я. Это про меня. Как он мог об этом догадаться? Когда такое чувствуешь – думаешь, что мы все, наверное, единый человеческий организм. И только любовь, которая нас создала, может объяснить такое понимание, такое проникновение в душу друг друга, которое происходит с писателями, художниками, композиторами совершенно тебе не знакомыми и на физическом уровне находящимися очень далеко.
Мне кажется, что конец ХХ - начало ХХI века – это какой-то долгий период сиротства, и он непрекращаем. Это сиротство так тяжело переживается, потому что на месте ушедшего остается яма. Конечно, природа не терпит пустот, и что-то заполняется, но – не такими людьми. Сложно сказать: "смотрите, кто пришел!" Грустно. Очень грустно. И не только по поводу Сэлинждера, но по поводу всех людей, которые уходят, уходят… и не машут нам уже рукой.
Цитата
Джером Д. Сэлинджер,
"Над пропастью во ржи":
В этом-то и все несчастье. Нельзя найти спокойное, тихое место - нет его на свете. Иногда подумаешь - а может, есть, но пока ты туда доберешься, кто-нибудь прокрадется перед тобой и напишет похабщину прямо перед твоим носом. Проверьте сами. Мне иногда кажется - вот я умру, попаду на кладбище, поставят надо мной памятник, напишут "Холден Колфилд", и год рождения, и год смерти, а под всем этим кто-нибудь нацарапает похабщину. Уверен, что так оно и будет.
