Такие чудеса получаются у меня только с книжками Василия Макаровича – сквозь причастия, глаголы, служебные слова проступают вдруг "далекие зимние вечера", сельские жители, бесконечно любимые люди. Кстати, когда они ссорились, бабушка включала свой великосибирский шовинизм.
– Лапотник, – бросала она надменно. – Портяночник.
Дед делал вид, что не слышит этих пустяков: чинил отверткой какой-то прибор, шугал валенком котенка или напевал вполголоса шоферскую песню про путь-дорожку фронтовую. Бабушка решалась на крайнее оскорбление:
– Немытая Рассея!
– Рассея на сибиряку верхом поехала за реку! – парировал дед.
"…я не знаю, был ли Шукшин гений или не был. Какая разница. Я купил себе DVD с кинофильмом “Калина красная” и, когда напьюсь совсем пьяный, смотрю его и плачу, потому что этих людей больше никого нет и никогда уже не будет" – это я прочитала у хорошего современного писателя.
Никого нет и никогда уже не будет. И тем не менее…
В юности, еще в газете "Молодежь Алтая", я несколько раз пыталась устраивать опросы: выясняла, зачем люди приезжают в Сростки, зачем поднимаются на Пикет. Теперь я не задаю глупых вопросов – я думаю, очень многих приводит сюда тоска по Настоящему.
И хотя мне с каждым годом все отчетливей не нравится многое из того, что происходит на Шукшинских чтениях, я их никогда не пропускаю. Потому что это все: скуластые лица людей, съехавшихся со всей Сибири, старые песни, тишина сростинского музея, разговоры, любовь к его книгам и фильмам – наш самый главный и радостный праздник.
Какое счастье, что у нас был Шукшин. Как жаль, что больше никогда не будет.
