"Страх, или сокровище заколдованного замка" М. Бартенев, МТА.Реж. Глеб Черепанов
- Этот спектакль родился из лаборатории, режиссер Глеб Черепанов сделал замечательный эскиз, и он, как это иногда бывает, оказался гораздо лучше спектакля.
Как часто бывает с молодыми режиссерами, он очень увлекся технической стороной. Замечательно придумана история с музыкальным оформлением, молодой человек прекрасно себя чувствует со своей гитарой, девушка хорошо взаимодействует с песком, листиками, бумажками, и тоже мало реагирует на то, что происходит на сцене. Ребята существуют на ней как могут, немного вяловато, с запоздалыми реакциями на шутки друг друга, им просто неинтересно друг с другом. По-моему, влюбленные ни разу не встретились глазами. Трудно отметить даже какие-то попытки фокусов, парадоксов, подмен, потому что все они так же вялы, замедленны. Вина ли это режиссера? Вне всякого сомнения. Он должен был так организовать спектакль, чтобы эта машина работала сама, и артист попадал в некую жесткую колею, и в ней существовал и дальше. Здесь эта колея не образовалась, артисты расхлябаны, замечательный юмор Михаила Бартенева пропал - все превратилось в достаточно среднюю тюзовскую постановку. И не только потому, что актерам лениво находиться на сцене, в спектакле нет и смысловых опор. Главная мысль, что по-настоящему можно испугаться только за кого-то, и страх за кого-то — это единственная вещь, которую ты должен заслужить, вымолить, стала проходной, неважной. Вот эта неважность, усредненность, приблизительность вообще беда сегодняшнего театра, беда детских спектаклей, как правило. В нашей стране понятие "детство" не очень престижное - для детей вроде как все сойдет. Жаль, но так бывает, что вроде и ребята все хорошие, и режиссер старался, и драматург неплохо написал, и художник что-то придумал, а в итоге — такая фигня. Все старались, но ничего не получилось.
"Последняя любовь", В. Мухарьямов, Театр драмы. Реж. Илья Ротенберг
- Я очень хорошо отношусь к этому материалу. Пьеса была написана для великолепных актеров театра Вахтангова, но болезнь Михаила Ульянова прогрессировала, и он постоянно расстраивался, что Юлия Борисова, которая намного старше его, помнила текст, а он уже не мог. Через месяц взаимных мук эта работа прекратилась. Пьеса пролежала почти два года, ее никто не трогал, пока она не попалась на глаза мне, и я не начал привозить ее на разные семинары.
Я с большой опаской шел на этот спектакль и размышлял, почему режиссер, только-только пришедший на должность главного, выбрал такую негромкую пьесу, скорее даже для малой сцены, а не заявил себя с какого-то манифеста, которого от него наверняка многие ждали.
Но мне эта работа удивительно понравилась. Интеллигентная режиссура, не закрывающая артистов, а открывающая их. Я увидел замечательное старшее поколение театра. Мне трудно даже кого-то выделить, но для меня стала открытием актриса, играющая Этель (Татьяна Королева), по-моему это серьезнейшая, великолепная работа, где абсолютно все понятно, где глубокий второй план, серьезнейшее погружение в образ. Но ей практически не уступает никто из артистов. Они показали умение играть не эстрадно, но остроумно, подавать шутки не репризно, но существовать внутри текста. Даже зная эти шутки, я им улыбался, потому что они рождались здесь же, на сцене, они становились частью этой сиюминутной жизни. Остроумно придумано режиссером то, что героя окружает его ушедшая семья, в этом есть правильность, потому что он уже в большей степени с ними, чем с живыми, они зовут его, потому что никого на земле не осталось из тех, кто герою дорог. Спектакль прежде всего хорошо разобран режиссером, и этот разбор очень близок, понятен и присвоен артистами. Работа остается в памяти. Я в театре уже сорок лет и могу сказать, что актерский возраст — это очень сложная вещь, он многое отбирает - свежесть восприятия жизни прежде всего, желание раскрываться до конца. Чтобы снова передавать какую-то неожиданную любовь, страсть или привязанность, надо иметь внутри серьезный эмоциональный запас. Тем артистам, которые были заняты в спектакле, удалось его сохранить. Меня поразило то, что в зале было много молодых. Вообще молодые больше любят смотреть на молодых, да и я тоже больше люблю смотреть на молодость, я их прекрасно понимаю. Но тут ребята сидели и смотрели, потому что подлинность чувств, ясность ситуации, внутренний лиризм, победили и моторность молодых людей, и их зацикленность на собственных гормонах. Внутреннее достоинство со сцены перекочевало в зал. Аплодисменты были негромкими, но внятными. А это важно, потому что бывает - отхлопали и ушли, а бывает, что зритель продолжает какое-то время находиться как бы внутри спектакля. Мне кажется, что здесь такая смычка произошла.
"Никио и великий самурай", Е. Карлсен, Театр драмы. Реж. Илья Ротенберг
- Я Илью Ротенберга знаю еще по Лысьве, его спектакль "Игроки" получил гран-при фестиваля театров малых городов и очень понравился Евгению Миронову, он пригласил его в Москву, в Театр Наций. То есть, стартовый капитал у режиссера есть, и мне было интересно понять, как он этим капиталом будет распоряжаться, став главным режиссером крупного театра. Для меня очень странно, что режиссер после первого, и так не манифестального, спектакля, вторым ставит детскую пьесу. Очень спорное решение, он ведь не мог не понимать, что оно вызовет отторжение в театре. Кому из актеров хочется скакать в детском спектакле? Я бы не рискнул брать этот спектакль вторым, вызывая ненависть труппы. Лучше что-нибудь из Шекспира, дать каждому прокричаться и стать всеобщей любовью. Режиссер не пошел по этому пути, он выбрал странную пьесу, и вот чем все это кончилось. Он сразу попал с одной стороны в систему аниме, а с другой — тут и Тарантино и Джеки Чан... Поди помаши мечом после Ким Ки Дука, особо не намашешься.
Это был опасный выбор, и не могу сказать, что он оправдался. Намерения я ощутил, и намерение — это не так плохо, но результат важнее. В зале было много детей, сорок минут они смотрели внимательно, но после сорока минут оставалось еще тридцать, и внимание было упущено. Это прежде всего проблема режиссуры. Потому что среди всех серьезных требований к профессии, есть и требование манипуляции зрительским вниманием.
Готовить такой спектакль нужно долго. Либо надо придумывать новую пластику, либо доводить до абсолюта ту, которой мы насмотрелись в кино. А здесь мы снова оказались в ситуации какой-то приблизительности. Драматический артист, как бы он ни старался, будет руками махать не в ту сторону. Это очень тяжелая задача, и решать ее надо было по-другому. Не надо было сценического боя, потому что невозможен такой бой высокого мастерства, все равно появится условность. А условность лучше решать условными средствами.
Необязательно детский спектакль должен быть неугомонным, когда артист полтора часа прыгает по сцене, не приходя в себя, и на него страшно смотреть, неспешный ритм спектакля тоже имеет право на жизнь. Но и такой ритм надо рассчитывать, медитативность тоже должна затягивать, она тоже требует организации. Здесь, к сожалению, была внутренняя тягучесть, создавались красивые картинки, но он был порой неодолимо скучен. Любимые мной по-своему Кирковы, и старший и младший, все-таки не японцы, как выяснилось. Что-то есть в них японское, может быть, у них по "Тойоте", может, так они решили свою японскую проблему... Многое не получилось, но за попытку спасибо.
"С любимыми не расставайтесь", А. Володин, МТА. Реж. Дмитрий Егоров
- Сам текст Володина всегда востребован, его пьес по стране идет очень много. Были и попытки низвержения, и классические постановки. Дмитрий Егоров прочел эту пьесу достаточно современно и жестко. Мы живем в изменившемся времени, и в понятия "смерть", "жизнь", "любовь", "предательство", "надежда" заложены другие смыслы. Любовь же вечна? Ну да, вечна, но сегодня это уже не та любовь. Предательство, оно же и есть предательство? Да, тут уж никуда не денешься, но, как сказал Жванецкий, сегодня в понятие дружбы слово предательство легко входит, и ничем не мешает. Время жестко поменяло базовые понятия нашего существования. И семья попала под удар одной из первых, это связано с нашим страхом открыться, взять ответственность за какого-то, когда мы-то и за себя не всегда хотим ее брать. Театр и придуман для того, чтобы говорить не о том, что жизнь проста, а о том, что она сложна и серьезна. А вокруг все постепенно превращается в ненужность, все упрощено. Я люблю такой дурацкий анекдот, когда парень с девушкой танцуют на дискотеке, и парень говорит: "Ты мне нравишься, я хочу с тобой секса", а она ему: "Ты мне тоже нравишься, я тоже хочу с тобой секса. У тебя или у меня?" - "Слушай, ты такая сложная, забудь этот разговор". Мне кажется, что тотальное упрощение — это в том числе и часть государственной политики. И наша задача этому противостоять. Мы в театре тем и отличаемся от сериалов, потому и воюем с ними, что сериалы утверждают: ничего не изменилось, и если ты будешь себя хорошо вести, то в конце концов получишь пряник... А вот не получишь. Нет логики у жизни, нет.
Режиссер правильно читает эту пьесу, хотя его решения не всегда получаются убедительными. Известна любовь Мити к длинным паузам, это всегда надо пережить, если ты понимаешь, с кем имеешь дело. Бороться с этим бессмысленно. Это у него как падучая — раз, и возникает. Режиссеру это почему-то важно, ему нужно, чтобы в какой-то момент зритель заскучал, или наоборот, пристально вгляделся на сцену. Может быть, он видит то, что мы не видим, ведь часть мира мы познаем все-таки через художественную реальность.
Есть также небольшие замечания, избавление от которых могли бы эту историю немного двинуть. Самая главная из них — Митина излишняя назидательность. Он учитель жизни, он знает все, и не просто знает, а наизусть. От этой назидательности иногда убивается то, что он нашел. А нашел он то, что главная проблема поколения не в том, что оно пьет или ходит на танцы, а во внутренней пустоте. В том, что потерялись связи, нет натяжения между мужчиной и женщиной, другом и врагом, встречей и расставанием. Нет ничего. Мы попали в чувственный вакуум. Режиссер это поймал, это очень серьезная работа.
