Барнаул
Читайте нас в соцсетях
Гид по развлечениям Барнаула
Новости

Видео. Даниил Полторацкий читает свои стихи

Даниил Полторацкий aka Мигель учился на  историческом факультете АлтГУ, был активистом барнаульского "левого фронта", некоторое время вел колонку на нашем сайте.

Даниил Полторацкий.
Даниил Полторацкий.
Анна Качурина

После того, как был похищен и избит во время пикетирования здания краевой администрации, живет не в Барнауле.

Ласка для черного

Что вы знаете о черном, успешные мужики,
о черном мужчине из Конго, с дельты реки?
что вы знаете о его ласке черной,
О ласке тех, кого мы называем черными,
Их пальцами черными, в потных ночах, на подстилке черствой,
Ласки, сыпятся ласки: так рисовали европейцы монстров.

Она черная, у нее ребра словно вырываются наружу,
Через тонкую кожу вбирая ночной воздух застуженный,
Горит огонь в центре костра, на шатре болтается лента.

У него - "смертность в семье 75 процентов",
как говорят в чисто вычищенных пластиковых кабинетах статистики,
где то там, за океаном, где шуршат формата "а-четыре" листики,
где то там, где белые господа,
хотят назвать его "черным", черным, да,

А некоторые "чуркой", для выплеска злобы, или просто для потехи.
и дать в *бло, потому что понаехал.
Потому что в *баной франции они второсортные,
потому что в *баной америке ты ниггер для успешного и гордого,
Потому что в *баном токио тебя будет ненавидеть средний класс
С корнями самураев чинных и гувернанток безродных из нищих масс,
Они будут щуриться и говорить "Черные", пи*доболя после работы,
потому что они успешные, а ты, жалкий ты,
лежишь на циновке, потный, черный, цвета шлака от горных пород.
и ласкаешь свою женщину, которая завтра умрет, умрет от

го.

ло.

да.

Слушайте, господа,
Слушайте, белые господа,
Они, они тоже ласкают свои, как вам кажется,
Второсортные эрогенные зоны, страстью смазанные,
И она, подыхающая от просроченных остатков помощи гуманитарной,
Дышит резко ему в плечо, блаженно улыбаясь в судорогах странных.
Они тоже хотят ласки, пусть для черных,
пусть без понимания любви как философской концепции четкой,
Но если ты скажешь, что черные - дерьмо, и не для их пальцев ваши ценности и золотые кольца,
то каждый шрам от кнута работорговца,
каждых вздох умирающей от СПИДа малолетки,
продающей себя на ссаных улицах Нигерии-клетки,
Каждый взгляд дикого, но ласкового,
Вопьется в тебя, сожрет твои глазницы белые и правильные до затасканности,
Чтобы потом ласкать друг друга без вашего осуждения,
что они, мол, суки, размножаются ежедневно.
Чтобы целовать черные худые плечи, коричневые соски,
И черную-черную спину, иссушенную солнцем и москитами.

Кунсткамера

Ты надеваешь фригийский колпак,
А внутри у тебя кунсткамера.
Чувства по банкам растолканы, как
Несчастные дети, родившиеся тварями,
Дай же мне сунуть руки в формалин,
Дай сожму пальцами твою голову патлатую!
Залезу туда и один за одним
Я расхерачу все экспонаты.
Я знаю, знаю, тебе очень нравится,
Когда кто-то постронний, абсолютно без зла
Смотрит на тебя. И испуганно пялится
В твои увлекательно страшные глаза.
А в твоих зрачках кувыркаются младенцы,
Кричащие, словно побывали в аду.
Но я отворю музейную дверцу,
И, чуть наклонив голову, я войду.
Я возьму все твои ценности, по банкам растолканные,
Подброшу, а остальное сделает гравитация.
А что мне делать?! Смотреть и выть волком?
Или что, безудержно рассмеяться?
Сыпятся на пол слезы-осколки,
Младенцы вываливаются, стеклом покоцанные.
Поплачь и освободи музейные полки,
Для чего-нибудь лучше, чем уроды-эмоции,
Ты опустеешь на время, не бойся..
Тут я посмотрел на часы и замер.
Семь. А у меня поезд без пятнадцати восемь,
Из Москвы в Страну Разбитых Кунсткамер.

Жертвам фашизма

1.

Он несет на руках дочку.
Обнимая, бредет в барак.
На разбитых очках - точки,
Под очками - сырой мрак.
Он попал под каток репрессий,
Он родился. И он - еврей.
Дочка, маленькая Леся,
Так красиво рисует зверей.
А потом нарисует сердце,
В центре сердца - имя отца.
А сквозь сердце - сырой Освенцим,
Выворачивает глаза.
Она помнит свою кошку,
А отец помнит кровь на полу.
Помнит запах зубной крошки
В окровавленном старом рту.
До барака шагов двадцать...
Выстрел, хохот "Genau, oh mein Gott!"
Снайпер выиграл бутылку шнапса,
Он уверен был, что попадет...

2.

"Капитан, мы готовы к бою!"
"Так вперед, рядовая Шварц!"
Зачищать деревню от гоев
Вновь еврейский идет спецназ.
Вот мелькнул силуэт резко,
Дернул палец стальной крючок -
И закончилось чье-то детство,
Опрокинулось на бочок,
Заревело, залепетало,
Кровью булькнув, сошло на нет.
И арабская чья-то мама,
Постарела на тридцать лет...
Громы сороковых уснули.
Но безудержно хохоча,
Ждет освенцимская пуля
Импульс нового палача.

Пальцы

когда в песочнице я разглядывал куличики -
была такая примета: надо было держать пальцы крестиком,
и тогда твоя мама не умрет, говрили отличники
и те, кто не отличали тычинку от пестика.
Но я знал, что у меня все о-кей, у меня два перекрещенных детских пальца,
Два пальца, спасающие от бед и от смерти матери,
А еще колкие песчинки в карманах,
Грязные руки и кусочек пластмассового солдатика.
Кусочек солдата потерялся под решетками канализации,
Руки огромные, пальцы пахнут одной из вредных привычек,
Однако, я не чувствую наступления цивилизации,
Только вижу в зеркало взгляд, забывший куличики.
Но я все держу пальцы крестом,
Мой слог стал чище, быстрее бег.
об этом потом.
пока же я стискиваю пальцы, сплетая их в оберег.
Я видел сигареты, которые курят в постели,
Однако я держал указательный и средний, сжимая до первой слезы,
Пока верхняя фаланга станет розовой, а нижняя побелеет.
Может поэтому моя мать еще дышит озоном из форточки, после грозы.
Может поэтому на кресте умер чей-то бог.
Может поэтому, кстати, я еще не сдох.

Чтобы сообщить нам об опечатке, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter

Комментарии