Видео. Дмитрий Чернышков читает свои стихи

* * *

вот предположим драма в трёх лицах или
если угодно в двух действиях то есть без
конца и начала к этому все привыкли
так что и мы не нарушим традицию ес
ли предисловья отбросим итак на кухне
главный антигерой попивает чай
вместе с хозяйкой что нынче совсем не в духе
и на часы поглядывает невзначай

так с неизбежностью разделения яня-иня
на сцену выходит главная героиня
шесть пополудни стрелки друг с другом в ссоре
главный герой появится вскоре вскоре
главный герой появляется только позже
говор негромкий шорохи шум шагов
и командор вырастает из тьмы прихожей
к этой нежданной встрече почти готов

долгое рукопожатие взгляд молчанье
из-за окна доносится детский крик
здравствуй ну здравствуй милая сделай чаю
ты всё такой же а ты постарел старик
каждый из них задумчив растерян мрачен
их разговор серьёзен почти смешон
всё бы могло случиться совсем иначе
трое за чаем поезд давно ушёл

то что потом неважно совсем неважно
прошлое дело пошлая дребедень
смена ролей смешение чистых жанров
так начинает кончаться июльский день
главный герой выходит в палящий город
машет рукой останавливает такси
в этот момент жизнь подступает к горлу
и человек захлёбывается от тоски

*

это всё и довольно давно
перечислено было в дано
а не сходится где-то ответ
потому что решения нет
никогда уже всё позади
мне с тобою не произойти
и с тобой поиграть в города
я уже никогда никогда
но не страшно неважно забудь
где-нибудь как-нибудь кто-нибудь

*

Пушкин замер и вновь, занеся над бумагой перо,
долго смотрит в окно, – что-то он прозревает в потёмках?
Отчего ему грустно? А может, он думает про
тех, в ком что-то такое он там пробуждает, потомков?
Тех, кто, всю свою жизнь проискавши добра от добра,
добрались до отдельной, но всё-таки братской могилы?..
Потолкуешь с лежальцами Сент-Женевьев-де-Буа –
и услышишь всегда неизменное "Что же могли мы?".
Только то, что могли: переждали всемирный потоп
в допотопной какой-нибудь пошлой и серенькой Ницце…
А у нас тоже пишут – поэмы, доносы и об
урожаях скота и надоях озимой пшеницы.

Пушкин смотрит в окно, – взгляд его прогрессивно вперёд
устремляется вновь. На дворе суетятся холопы.
Но из них изготовят великий советский народ,
мир и счастье несущий народам Восточной Европы.
И когда наши танки тяжёлой громадой пройдут
в узких улочках Риги, а также Варшавы и Праги,
кто-то, в землю неловко уткнувшись, останется тут
и свернётся калачиком в полном водою овраге,
и воспрянут народы, отправив неправду на слом
и с цветами приветствуя освободителей громко,
и простая далёкая женщина с русским лицом
отпечалится в срок, так и не докричавшись ребёнка.

Что потом? Но сгущаются сумерки – не разобрать,
всё как будто покрыто тумана сплошной пеленою:
perestroika с засто(ль)ем, потом вертикаль с демократь…
Или как это там называется, я уж не помню.
Но приходит пора: чем-то нужно заканчивать стих.
Пушкин смотрит в окно. Тяжко давит на скулы зевота.
…А нужны-то для счастья поэту пятьсот крепостных, –
как помыслишь, в сравнении с чем, понимаешь: всего-то.

*

Мой пепел развеян в верховьях Оби,
развеян в верховьях Оби.
И я не против любой любви,
но только – одной любви.

Так сентябринки цветут к октябрю,
вновь к октябрю цветут.
И то, что я сейчас говорю, –
всё это не я говорю.

Так новый костюм не по мерке сшит,
так новые туфли жмут.
Так в городах невозможно жить –
и всё-таки в них живут…

*

глаза накрывают руки
ближе ещё теплей
маленькие обрубки
городских тополей

в белую чашку льётся
белое молоко
память как дно колодца
всё потерять легко

возгласы где ты где ты
свежесть сонных лесов
но корявые ветви
заслоняют лицо

аушвиц-биркенау
можно задуть свечу
я ничего не знаю
об этом и не хочу

изгнанные из рая
в свой не вернутся дом
но пластинка играет
ещё долго потом

*

Т. Б.

узнавание музыки происходит не вдруг
еле-еле чуть слышно проступающий звук
из-под крышки рояля где хранился в полёт
кем-то пущен роняя в сердце несколько нот
в темпе венского вальса раз-два-три раз-два-три
он всегда оставался где-то очень внутри

человек в коридоре что сидит у окна
замолкает и вскоре остаётся одна
кто ему приглянулась дуя губки свои
зрелость молодость юность и пионы цвели
в водах радужных лужиц растворялся карбид
было весело ужас нам ещё предстоит

декольте ожерелья ненадолго забыв
про одних ожиренье и одышку других
в завыванье шаманском не сбивайся кружи
ананасы в шампанском хороши и свежи
протестантская этика дело выше обид
словно чай из пакетика безнадёжно горчит

жизнь – удел одиночек но купаясь в поту
просыпаешься ночью а пионы цветут
дорогой мой хороший до свиданья бай-бай
эту грустную книгу поскорей закрывай
вот и время прощаться увядают цветы
я желаю вам счастья и горячей воды