– Мы часто сравниваем ситуацию в Нижнем Новгороде и Барнауле в том смысле, что там артисты тебя поддержали, пошли на голодовку и в результате отстояли свое право заниматься искусством…
– Сравнивать неправильно. Это разные ситуации – артисты в Нижнем не столько поддерживали меня, сколько плакали при одной мысли, что к ним вернется Семакин*. Такая острая и агрессивная реакция не могла не последовать, учитывая, что труппа на протяжении какого-то времени пожила без него другой жизнью. В Барнауле было сложнее. В конце концов, это было мое решение, это я не видел смысла работать.
– Работать с кем?
– Да в этом театре, по большому счету. Я же понимал, что нападки на "Войцека", какие-то газетные статьи – это если не заказ, то как минимум чье-то влияние. Разбираться чье... я или театром занимаюсь, или разборками. Но я не мог существовать в регионе, где запрещают безобидную комедию Куни, и при этом, конечно, у меня было ощущение: а как мне сотрудничать с театром, который принимает этот запрет? И в этом смысле я видел какой-то тупик. Это объемная ситуация, здесь не надо ждать от меня ответа: "с этой администрацией края" или "с этим директором".
– В Барнауле у чиновников от культуры были претензии к репертуарной политике театра под твоим руководством. А в Нижнем Новгороде?
– Я думаю, что вся прошлогодняя война была отчасти реакцией на ту репертуарную политику, которую Кокорин (предыдущий худрук театра. – Ред.), а потом я пытались проводить. Сейчас чуть проще, потому что можно найти компромиссы. Правильная театральная политика – это какой-то хитрый баланс. Недавно мы с моей мамой посмотрели очень плохой спектакль по Шекспиру, и мама сказала: "Странно, мне всегда казалось, что театр должен обывателя поднимать до уровня Шекспира, а не Шекспира опускать до уровня обывателя". С одной стороны, это очень правильно, но с другой – есть такая форма снобистского театра: "нам плевать, что вы тут все уснули-разбежались, мы будем нести свое искусство дальше". Никакой театр, кроме открыто экспериментального, не имеет на это права. Он для людей, значит, мы должны идти на компромиссы с местом, менталитетом, с тем, что человек хотел бы видеть…
– Что произошло за этот год с тобой с профессиональной точки зрения?
– Я, наверное, изменился, про меня раньше говорили, что я режиссер, все время в атаке находящийся, выплескивающий спектакли на зрителя, а теперь говорят, что мои спектакли, наоборот, затягивают в себя. Все время открываешь для себя что-то новое про жизнь и театр. Нет негативного опыта, любой опыт позитивен. Бывают ситуации – смотришь и думаешь: господи, я был такой дурак! Этот год был вычеркнут из жизни, я жил с ощущением, что в реальности со мной этого происходить не может. Откровенная ложь, какая-то удивительная чинушная безнаказанность; оказывается, так могут врать – при мне, про меня, в СМИ. Я даю интервью телекомпании, из него выдирают пять слов, переиначивают, вписывают в контекст так, что выходит черт-те что. И эти люди ничего не боятся, они под властью, они защищены, в суды на них подавать бессмысленно. Я на Алтае чего-то там негодовал – ребята, это детский сад был, Ломакин – милейший дяденька, я бы сейчас сел с ним, по стакану бы выпили. Вы не представляете, как бывает на самом деле.
– А публика там тоже другая?
– Сложно сказать, средняя полоса России другая немножко по менталитету. Она такая спокойная, ленивая, консервативная… Течет, как Волга, и вторгаться в это течение не надо. На Алтае, как бы тебе сказать, люди более коммуникабельные, что ли. Здесь сразу следует реакция: "Дело говоришь, давай говори дальше" или "Дрянь какую-то делаешь!" А там ты говоришь два незнакомых слова, так они подумают еще недельку, реагировать ли. Другой менталитет. Другое настроение жизни.
– Может, ты просто не для провинциального театра режиссер?
– Мне неохота, понимаешь, возвращаться в Питер. Я сейчас в Питере ставлю два спектакля подряд в БДТ, мне нравится в БДТ, там хорошо, спокойно, комфортно работать. Но я насмотрелся на питерскую театральную жизнь, и мне она не нравится; какая-то тоже реакционная, ничего не происходит особенного, нет или почти нет событийных спектаклей, почти нет трупп.
– А ты хотел бы вернуться?
– Сюда? Я не думаю, что это нужно, я не верю в эти счастливые возвращения, честно скажу. Это уже не тот театр, все равно. Он уже не мой, другие люди, другие артисты, все другие.
*Художественного руководителя Нижегородского ТЮЗа Владимира Семакина дважды увольняли из театра – по просьбе труппы и предположительно из-за нецелевого использования выделяемых театру средств.
Золотарь – о ситуации в Алтайском драмтеатре
– То, что говорят люди, – это говорят люди. В любой ситуации есть противники и сторонники. Что из театра ушла Ирина Ткаченко – это плохо, это профессиональный человек, драматический театральный балетмейстер, чего в стране не так много. И то, что она уезжает из города, – это очередная для города потеря. Обретет ли город что-то благодаря этому – не знаю, не уверен.
Я в этом театре не увольнял никого. И не только потому, что не мог, мне казалось, что это тоже правило игры: я получил театр таким, какой он есть, с ним я и работаю. Новые директор с главным режиссером решили, что они смогут построить что-то, разрушив старое до основания. Бог им судья, может, они правы, а может, и нет. В конце концов, эти дебаты: уничтожить все провинциальные театры на корню или ничего не трогать, потому что это очаги культуры, – идут уже лет 15.
Мне рассказывают, что театр коммерциализируется – не исключено, что так и есть, но это, боюсь, не проблема Алтайского краевого драмтеатра, а проблема российского законодательства. Все, что сейчас происходит в качестве всяких изменений закона о культуре, ведет к тому, что скоро мы будем наслаждаться сплошным Куни с Комалетти в паре, и только избранные федеральные театры иногда будут играть нам Чехова и Шекспира, чаще всего превращенных в шоу. У драматического театра есть другие функции и задачи кроме того, чтобы развлекать и делать шоу.
Справка
Владимир Золотарь был главным режиссером Алтайского краевого театра драмы шесть лет. Его спектакль "Войцек" впервые за историю алтайского театра получил национальную премию "Золотая маска". Сейчас – главный режиссер Нижегородского ТЮЗа.
