Работа двойника всегда предполагает тайну, известную лишь узкому кругу посвященных, здесь это род мистификации, главная цель которой - оставить с носом возможных наемников и повстанцев. И вроде бы негоже в горячее время ходить под руку с эрзацем на людях, как Оле и Яло, однако Удей редко выбирается на дискотеку без своего названного брата, и даже при свете дня, охотясь на улицах и рынках города за очередной школьницей, далеко его не отпускает - Латиф сидит тут же, в кабриолете, и скрипит зубами от злости; в связи с чем не совсем понятно, для чего же в действительности Удею Хусейну понадобился дублер – для безопасности или же для компании. По сути, это единственный вопрос к фильму, а все остальное требует не столько разъяснений, сколько простого мужества: почитайте статью о старшем сыне Саддама в Википедии, если исходные мемуары раздобыть занятие хлопотное, и вы получите точное представление о "Двойнике дьявола" - красок режиссер Ли Тамахори не жалеет.
Удей Хусейн - ближневосточный вариант Патрика Бэйтмена, так же озабоченный сочетаемостью запонок Pal Zileri с лоферами Hermes, насильник, садист, сексист, а уж кокаин кушает горкой с широкого ножа, как соль к хорошему караваю, в чем даст американскому психопату сотню очков вперед. На протяжении почти двух часов респектабельные вещи – "Порше", роскошные ковры и часы с турбийоном – тонут в биологических жидкостях, львиная доля которых выделяется самим Удеем, что представляет собой весьма отталкивающее зрелище. И не за домашний скарб в сердце щемит, дьявол бы с ним, в самом деле, а за то, что даже такая здравая мысль - не в деньгах сила - бессовестно затирается другой, уже вполне скотской. Но об этом ниже.
Если в задачи рецензента входит ставить диагноз рассматриваемому объекту, то у "Двойника дьявола", помимо букета психических расстройств, можно легко констатировать выраженный приапизм. Слово "трахаться" звучит здесь чаще, чем в типовых комедиях, и произносят его не бутузы-старшеклассники и не великовозрастные недотепы, но всесильные представители иракского истеблишмента, которым по идее должно решать вопросы чуть более глобальные. А единственный признак, по которому, после ряда пластических коррекций, проститутки идентифицируют Удея и Латифа - это размеры их гениталий (причем Латиф в этом аспекте лидирует с отрывом). Этот любопытный факт с удовольствием обшучивается и не упоминает о нем, пожалуй, лишь маршал Хусейн, да и тот однажды в припадке гнева схватит набедокурившего сына за рычаг сюжета, и чуть было не отсечет его под корень ятаганом. Что было бы напрасно – "Двойник дьявола" тотчас бы и кончился. Ведь на что еще подвесить тяжелую, полную махрового мачизма фабулу? Альтернатив почти нет: шелковый галстук Gaultier да феномен культа личности. Первое явно не выдюжит, а второе – понятие абстрактное и здесь его к тому же почти и не видно, как луковки мечетей где-то за горизонтом.
И нужно ли говорить, куда придется аутсайдеру Удею пуля уже в самом конце, за секунды до титров? Знамо, что не в голову.
Повышенное внимание сценаристов к детородным органам меняет восприятие "Двойника дьявола" настолько, что несмотря на легкую встраиваемость антуража в современный контекст (Ближний Восток это вечная пороховая бочка и за последние двадцать лет принципиально ничего не изменилось) и даже злободневность, он оказывается фильмом не об ужасах войны, развращенности нефтедолларами или правлении тирана, и даже не о новом Пигмалионе в лице Латифа. Все куда проще и главный его, если хотите, месседж, таков – прав тот, у кого длиннее, а всякому правлению приходит конец, итальянский мрамор трескается и золото обращается в черепки.
Не знаю, может, это я слишком ретроград, потому что не разделяю подхода, ведь метафорически посыл вполне соответствует стандартам качества нынешнего популярного кинематографа, оглушительного, искросыпительного и рассчитанного в основном на первый визуальный эффект. Напрасно, выходит, господин Тамахори открещивался от Голливуда, получилось в итоге почти как всегда. Сила привычки, наверное.
