Но поскольку человек, сыгравший около 300 ролей и поставивший четыре десятка спектаклей, странным образом никак не может попасть в высокие сферы, мы решили дать ему возможность быть услышанным не только властями. Разговор у нас получился намного шире традиционной в последнее время темы "Сергей Медный и театр". Ведь проблема не только в конкретном директоре, которого отторгает коллектив. Дело в системе взаимоотношений государства и власти.
А что власть? Власть молчит
— Алексей Николаевич, всю весну театр драмы сотрясают скандалы. Вы согласны с тем, что Сергей Медный вообще случайная фигура в театре?
— Я уверен в этом! Хотя ему надо отдать должное — он сделал доброе дело для театра. Очистил его от долгов и прибавил немножко денег актерам. За это ему большое спасибо. Но с другой стороны… Вот недавно наши чиновники отправили бодрый ответ на депутатский запрос Хинштейна: мол, все в порядке, план первого квартала театром успешно выполнен. Но боже мой, да любой театр выполняет его. Благодаря новогодним каникулам и праздникам! Не надо преувеличивать в этом заслуги Медного. А недавние гастроли в Абакан, когда труппа добиралась туда из Барнаула на автобусе, жила в спартанских условиях… Артисты вернулись в шоке от такого отношения к себе.
Медный просто не может руководить театром. Он не понимает, что нельзя в театре кричать на человека, нельзя его материть, нельзя сюда переносить методы управления из своей сферы.
— 28 марта председатель Союза театральных деятелей России Александр Калягин обратился с письмом к губернатору Алтайского края, возглавляющему попечительский совет театра драмы: сделайте же что-нибудь, пришло время принимать решения и не бояться признать свои кадровые ошибки. Но ничего не изменилось…
— Мы уже прошли все инстанции, передали все письма, и больше нам обращаться некуда. О ненормальной ситуации в театре знают в краевой администрации, попечительском совете, депутатских фракциях. Да вся театральная Россия уже знает. И что? Ни-че-го! На мой взгляд, это символично.
— Власть и театр в разное время по-разному сосуществовали. И плотная опека была, и полное равнодушие. Но какими эти взаимоотношения должны быть в идеале?
— Нынешняя власть просто не понимает, какую идеологическую мощь может нести театр. Что не удивительно — сколько-нибудь внятной идеологии сейчас нет. Мы же до сих пор не можем определиться, куда идти. Ради чего должны жить, к чему стремиться? Поэтому нет и серьезной драматургии — за последние два десятилетия не написано ни одной пьесы, которая стала бы заметным явлением в культурной жизни страны, потрясла людей. Современный театр страдает от невостребованности.
Сейчас декларируется забота государства о врачах, педагогах, других бюджетниках. Что правильно и необходимо. Но при этом ни одного слова о театральном искусстве! Все почему-то решили, что драматические артисты живут так же шикарно и вольготно, как Алла Пугачева и прихлебатели шоу-бизнеса. А мы существуем на жалкую зарплату. Стыдно сказать: народный артист России Обухов получает ставку 4800 рублей… И покойный Паротиков столько же получал. Но мы и в моральном плане чувствуем сейчас ущербность. Да, в советское время была жесткая цензура, запрещали спектакли, зарплаты тоже были маленькие, но мы чувствовали свою необходимость и получали удовлетворение от своего труда, радость от общения со зрителем.
— Сейчас всем бюджетникам внушается: нечего сидеть на шее у бедного государства, зарабатывайте сами себе на жизнь, "оказывайте услуги". Театр когда-нибудь сможет себя обеспечить на хлеб с маслом?
— Так ни-ког-да не было и не будет. С момента своего зарождения театр был дотационным. В лучшем случае мы можем заработать себе на заработную плату и при очень хорошем раскладе — на постановку спектаклей. Но мы не можем за собственный счет содержать театральное здание, оплачивать счета за воду, свет и прочие коммунальные прибамбасы. Поддержка государства необходима.
— А как насчет спонсоров и меценатов?
— Это второй вариант поддержки. Но если берутся помогать коммерческие структуры, то в таком случае, господа чиновники, дайте им льготы, снизьте налоги. Как это было до революции. При советской власти нам безвозмездно помогали заводы и предприятия. А сейчас им, образно говоря, обрубили руки. Зачем давать театру деньги, за которые еще надо налог заплатить? В лучшем случае директору тайком вручат энную сумму. Или принесут на чей-нибудь юбилей корзину с колбасой-фруктами. Смех и грех.
Столичный зритель
— В чем особенности Алтайского краевого театра драмы?
— Его постоянно лихорадит. Театр стационировался в 1936 году. Организовывал его замечательный человек, прекрасный режиссер и сильный артист Василий Васильевич Познанский. Я в театр пришел через год. За всю его историю был, по большому счету, только один по-настоящему профессиональный директор — Стрельцов. Зато везло на сильных главных режиссеров. При них театр сразу расцветал — труппа-то здесь всегда была интересная, с большим потенциалом. И великолепный барнаульский зритель валом шел в театр!
— Наш зритель в отличие от многих других после спектакля — хороший он или бездарный — всегда встанет и будет долго аплодировать. Некоторые видят в этом проявление типичного провинциализма.
— И сильно ошибаются! Это признак столичности. Правда, в Москве нашей любимой не всегда встают. Я сам не могу понять до конца этого феномена. Барнаульский зритель, особенно на премьере, непредсказуем. Идет спектакль, и не поймешь: нравится он публике или нет. Анекдотический случай был на премьере "Орфей спускается в ад". Провальный получился спектакль. Я сидел в первом ряду вместе с театральным критиком Ниной Осиночкиной. Артисты в конце, как обычно, вышли на поклон, но бедный зритель до того был ошарашен увиденной пошлостью и примитивом, что просто молчал. Нина Васильевна шепотом спрашивает: "Это что — конец?" А я пьесу знаю, ей же 100 лет в обед. "Он самый". — "А почему не хлопают?" — "Так ты и начни. А я поддержу". Зрители к нам присоединились. А на второй выход и вовсе встали. Они, великодушные, всегда отдают дань тяжелому труду артиста.
— Вы работали в Барнауле и Кемерове, Тюмени и Владикавказе, в Камчатском драматическом театре. За что вас любили режиссеры?
— Только за одно. Я никогда с ними не спорил, но все делал по-своему. После премьеры режиссер довольно улыбался: "Ну вот, Алексей Николаевич, я же говорил вам, что именно так надо играть!" — "Конечно, конечно!" — отвечал я.
— А как у вас обстоит с неизменными внутритеатральными интригами? Состояли? Участвовали?
— Во-первых, я не обращал на них внимания. А, во-вторых, был очень занят — нравилась педагогическая деятельность. В Кемерове был художественным руководителем студии, выпустил немало талантливых ребят — из них два народных артиста выросло и восемь заслуженных. До сих пор переписываемся. Преподавал в Тюменском театральном училище. Я всегда любил работать с молодежью.
Незабываемый парад
— Вы должны были пройти по Красной площади в историческом Параде Победы.
— И мне страшно не повезло! Я к тому времени был слушателем института иностранных языков Советской армии, и мы входили в состав колонны Московского военного гарнизона. С шести утра ждали своей очереди на Манежной площади, замерзли страшно, все перемазались.
— ???
— На Манежной как раз убирали трамвайные пути, и на площади стояли печки с гудроном. Мы около них пытались погреться. Белые перчатки почернели от сажи. Запачкали и форму, сшитую из английского тонкого сукна. Наша колонна должна была идти по Красной площади одной из последних. Следом планировалась демонстрация трудящихся. Но в тот день сеял бесконечный, мелкий как сито, дождь — никогда больше такого не видел! Не только мы насквозь промокли — промокло Политбюро. Во главе с товарищем Сталиным. Он замерз в конце концов и велел закругляться с парадом.
Нас отправили по домам. А форма, очень красивая, осталась на память. Я в ней лет десять ходил — другой-то одежды не было. Потом, уже во Фрунзе, мне сшили из одеяла гражданские брюки. Сапоги снял, только когда в Барнауле стал директором клуба железнодорожников.
— Какой день из своей жизни вы хотели бы прожить заново?
— Наверное, 9 мая 1945 года. Какая была радость! Днем мы всем отделением (12 человек, изучавших французский язык) пошли на Красную площадь. Вечером просто смылись из казарм, и что было после семи часов, помню плохо. Помню, что вертикально смотреть Салют Победы уже не мог, стоял на четвереньках, хотя мужик я был крепкий, выпить мог шибко много.
— Фронтовики очень скептически относятся к кино о войне. У вас есть фильм, который вы любите?
— "Они сражались за Родину". Там снялись два моих любимых актера — Василий Шукшин и Георгий Бурков. С Жоркой Бурковым мы были очень хорошо знакомы, вместе работали в Кемеровском драматическом театре. А Василий Макарович — это вообще актер № 1. Из всех его талантов актерский, на мой взгляд, самый сильный. И я не представляю, что у нас в театре получится с мюзиклом "Калина красная". Зачем его ставить, когда есть замечательный фильм с прекрасными актерами? До чего ж я дожил?!
— "Весь мир театр, и люди в нем актеры". Согласны? В таком случае чем профессиональные актеры отличаются от остальных?
— Озабоченностью своей профессией! Люди не замечают, что они играют. А актер даже во сне помнит, кто он такой. И это очень мешает жить. Однажды попав в неповторимый мир театра, человек никогда из него не выберется. Я два раза пытался бросить театр. Не смог! Попробуйте сказать моим коллегам, у которых сейчас ужасная, бесперспективная ситуация: "Есть привлекательная работа в другой сфере" — они никуда не уйдут. Я завидую артистам "Красного факела", директором которого является мой ученик Александр Прокопьевич Кулябин. Сашка сегодня рассказывал, какие спектакли они будут ставить через три года! У них сейчас на "Поминальную молитву" постоянные переаншлаги. Начальство звонит — уже не контрамарки просит, а просто билетики! Сын Кулябина ставит "Евгения Онегина" — труппа работает по 14 часов в сутки. Кулябин жалуется: "Дядя Леша, я ругаюсь, пытаюсь заставить сына отдохнуть, вытащить на природу — и ничего не получается".
— Так что же вы скажете губернатору, если наконец прорветесь к нему?
— Александр Богданович, за мою долгую творческую жизнь я больше не встречал руководителя региона, который бы за три года восстановил три театральных здания! Вы можете претендовать на попадание в Книгу рекордов Гиннесса. Но сделав такую красоту с театром драмы, вы не должны закрывать глаза на то, что происходит с коллективом, разберитесь в происходящем. Криком кричу: спасите театр, пока не поздно — он погибает. То состояние, в котором находится "драма", — это преступление перед культурой края, которая и без того не на очень высоком уровне. За что же мы так обижаем зрителя?
— На вашей долгой памяти театр хоронили не один раз. Но, как пелось в песне, "театр не мода — вечен всегда". В чем феномен такой живучести?
— Театр уникален своим живым словом. Вот ведь кино имеет куда более богатые возможности. Почти по всем направлениям у него преимущество перед театром. Кроме одного — нет непосредственного контакта артиста со зрителем. Помните, у Тарковского в фильме "Солярис" один из героев говорит: "Человеку нужен человек"? Человеку, идущему в театр, нужен живой собеседник, его живые эмоции. Да, театр порой неузнаваемо меняется, он всегда будет находиться в поиске новых форм и направлений, но никогда не умрет. Даже при теперешнем пренебрежительном к нему отношении.
Из книги Алексея Самохвалова "Исповедь провинциального актера"*
Служба на Забакайкальском фронте была нелегкой. Артиллерийский зенитный дивизион был плохо укомплектован, орудия старенькие, маломощные, размещались на сопках, в небольших земляных ровиках, которые мы сами выкапывали, замаскировывали. А зимой наверху, на сопках — не менее 50 градусов мороза, и мы всем ветрам открыты. Эти морозы запомнились мне на всю жизнь как самое страшное испытание. На посту возле пушки мы стояли сначала по три часа, потом — по два, потом — по часу, потому что больше никто не выдерживал. Кормежка была слабенькая, одежда "бу" — старенькие шинели, форменки заношенные, сапоги и валенки тоже третьего сорта. Все лучшее ведь на фронт отправляли. В морозы снаряжали часового всем миром — одевали, как капусту: поверх обмундирования телогрейка, ватные штаны, шинель. На шинель — тулуп. Стоял такой кочан и двигаться не мог. Ткни его пальцем, он и свалится. Единственное наше преимущество — шанс остаться в живых, на линии фронта его ни у кого не было.
Настоящих директоров театра, работающих по призванию, остались единицы. Как часто на это место принимают дельцов, авантюристов, проходимцев. Такой "хозяин" обязательно доводит дело до развала коллектива, потому что умение выполнять любой ценой план и выдавать премии считается лучшей оценкой работы директора. Обычно такой деятель начинает с укрепления личной власти, своего собственного "Я", личного обогащения и, не дай бог, если еще его жена (или любовница) — актриса, тут уже теряются все критерии порядочности. Уничтожаются сложившиеся традиции, зачеркиваются успехи театра. Вытравляется из памяти актеров все лучшее. Неугодные под разными предлогами изгоняются из своего дома, или им приклеивается ярлык "бездарей". Начинается замена главных режиссеров. А частая смена главных режиссеров приводит к творческому краху коллектива.
Театру нужны средства, которых катастрофически не хватает даже на самую скромную творческую жизнь. По сравнению с другими сибирскими театрами наш — нищий. Бюджет новосибирского "Красного факела" превышает наш в три раза, омского — в пять! Я очень сожалею, что обезножел и не могу никуда идти. У меня душа рвется. Еще, может, сходил бы и повоевал, и попробовал доказать, что нельзя так с театром обращаться.
* Книга издана летом 2008 года.
