Слушаю музыку и вытираю глаза платком
Лариса Свиридова, палатная медсестра отделения лекарственной противоопухолевой терапии № 2:
— После училища я год работала в поликлинике, но поняла, что это не мое. Пришла в онкологический диспансер, и с тех пор у меня никогда не было желания покинуть это заведение. Тяжело?! Да, но это, может быть, призвание какое-то…
Я никогда не говорю с пациентами о смерти. Только о том, что наверняка все будет хорошо. И еще о том, что если бы все действительно было так безнадежно, то их бы не положили в стационар. Если они здесь, значит, есть надежда. А мы все круглосуточно рядом: и врачи, и медсестры, и санитарочки…
У нас в отделении лежат пациенты с разными заболеваниями. У одного организм может как-то среагировать на химиотерапию, а другой продолжает скакать и даже не почувствует, что ему химию влили.
Если пациент прошел один курс, то старается и на второй попасть в то же отделение, к тем же врачам. Так что «своих» мы всех по имени-отчеству знаем. Некоторым ведь назначают и по девять, и по 12 курсов…
Когда я только начала работать, в 1990-е, попала в отделение реанимации в корпус на Матросова, 115. У нас там был пациент — дедушка, участник Великой Отечественной войны. Ему сделали операцию, через несколько суток сняли мочевые катетеры и сказали: «Теперь будете в туалет ходить в судно». Ночью в мое дежурство слышим ужасный грохот, все помчались. Оказалось, наш дедушка пошел в туалет натурально в суднах — свое на одну ногу надел, а второе, для другой ноги, у соседа взял. Обулся и пошел…
Еще у нас однажды двое молодых людей встретились, познакомились и потом сыграли свадьбу. Это еще до пандемии было, когда можно было выходить, гулять, общаться. Сейчас же все по палатам сидят. У них, наверное, была какая-то своя семейная драма, но потом они стали счастливыми вместе. Даже при самом тяжелом лечении есть место надежде и планам на будущее. Есть своя жизнь…
Выпадение волос после химии было трагедией, когда про это толком ничего не знали. Вот тогда было страшно. Сейчас об этом масса информации. Женщины, конечно, плачут. Но в наше время есть миллион головных уборов, в которых можно выглядеть даже лучше, чем с собственными волосами. После лечения волосы вырастут снова. Не все верят, но это правда. Волосы начинают, как правило, расти седые, но густые и кудрявые. Очень красивые…
Почти все пациенты у нас старше меня. Поэтому первое чувство, которое должна испытывать к пациентам медсестра, — это уважение. И к своей профессии и к самой болезни. А второе, наверное, терпимость. Не у всех характер на пятерочку. И вот таким людям как раз нужно больше нашего внимания…
Говорим обо всем. О дачах, о заготовках, о детях, о погоде. Жизнь-то не останавливается даже если очень тяжело. Спрашивают: «Лариса Михайловна, какой ваш любимый салат?» Я говорю: «Так, сколько вас тут человек в палате. Шесть. Сейчас напишу и отксерокопирую...»
Конечно, бывает, что пациенты нас обижают. Но с этим ничего не поделаешь. Пациент всегда прав. Ты не можешь слова поперек сказать. И слез тоже никаких не должно быть. Я после работы сажусь в трамвай (у меня есть целый час экскурсии по городу), включаю музыку и анализирую свою работу. Вот тогда и утираю платком глаза…
Поступает к нам пациент, например, на костылях, а после нескольких курсов приходит своими ногами. Это дорогого стоит. Тут ты понимаешь, что нужна. Люди ведь выздоравливают, ты это видишь своими глазами. Слов их благодарности не передать. Когда заступаешь на смену, пациенты говорят: «Наконец-то вы пришли». Ради этого стоит жить и работать.
Я не поменяю свою работу
Елена Громова, палатная медсестра отделения радиотерапии № 1:
— Я отучилась на акушерку в Барнаульском базовом медколледже и год отработала в женской консультации. Потом встретила своего мужа, а у него мама оказалась медсестрой в онкодиспансере, и она привела меня сюда. Переход был непростой. Люди все же другие, всех сразу жалко. С этим чувством я до сих пор не примирилась. Пожилых жальче всех…
Люди лежат у нас подолгу — месяца полтора-два. У нас ни с кем нет конфликтов. Бабулька какая-нибудь начнет ворчать, пошутишь, и вроде все налаживается. Они в основном между собой в палате конфликтуют: кому-то надо окно открыть, а кому-то нет. Заходишь, утихомириваешь.
Невыносимые пациенты бывают, но ты понимаешь, что и обстановка, и сама болезнь делают людей такими. Первые несколько дней пошумят, а потом все нормально.
Вот сегодня одной пациентке плохо стало, меня ее соседка позвала. Дело в том, что ей надо было на внутриполостное облучение идти. Процедура довольно болезненная, она сама себя так накрутила, что чуть дышала.
Вообще, пациентки между собой разговаривают, рассказывают, что больно, что не больно. Себя доводят до тряски и соседок. Приходится успокаивать.
Или у бабулечки голова закружилась. Дай, думаю, свожу ее на процедуру на каталке. Встречали ее потом всей палатой: «Королевишна наша приехала». Вообще, возить на кресле не моя обязанность. Но ведь здесь недалеко, и мне не трудно…
Кроме работы в отделении радиотерапии я еще бегаю в лучевое — совместительство. Здесь лежат только гинекологические пациенты. Сколько себя помню, всегда работала только с женщинами. Скоро уж 17 лет будет.
Были предложения поменять работу, но я никуда не перехожу. Не хочу. У нас сейчас 49 человек в отделении на двух постовых медсестер. Бывает, устаешь. Но не от людей, а от работы — бегаешь ведь весь день туда-сюда. Но профессию все равно не поменяю никогда.
Цифра
21 639 человек работают медсестрами в Алтайском крае
Неизвестно, кто кого спасает
Инна Чиридник, старшая медсестра отделения онкоурологии:
— Наши пациенты самые тяжелые. И в плане самих операций, и последующего ухода. И их много — отделение рассчитано на 55 коек. Почки, мочевой пузырь, простата — это все, по-простому говоря, трубочки. Катетеры и дренажи везде —нефростомы, цистостомы. За всем этим нужен постоянный контроль.
Всегда есть риск отказа почек. Или гемотампонада. Это когда прижженные во время операции сосудики открываются, кровь свертывается, и эти сгустки не проходят по дренажу. Срочно нужно чистить и промывать, и даже ночью от такого пациента нельзя отойти. Задача медсестры — вовремя увидеть осложнение…
Для районных пациентов попасть в диспансер большое испытание. Сегодня с парнем из Бийска разговаривала. То у него от терапевта нет справки, то еще чего-нибудь. Ему пришлось два раза возвращаться домой, чтобы полностью собрать результаты обследований.
Но это ведь не наша прихоть. Таков порядок оказания помощи, его нельзя нарушать, нас постоянно контролируют проверяющие органы. Так вот этот парень приехал к нам в третий раз. У нас в последнее время много свободных мест было. А именно в этот день все оказались заняты.
В итоге его все же положили. У наших пациентов счет идет на дни, и чем быстрее прооперируют, тем благоприятнее прогноз. Так что неудивительно, что человек злой...
Прежде чем стать медсестрой, надо понимать, что будет очень тяжело. Здесь не получится отработать смену и идти домой со спокойной душой. Я вспоминаю свои слезы от усталости по утрам, когда заканчиваешь работу уже из последних сил, а еще надо разнести лекарства, померить всем температуру и сходить на рапорт…
Знаете, почему люди работают тут до пенсии, а некоторые и после пенсии? Потому что, как ни странно, ты получаешь огромный позитивный заряд от пациентов. Конечно, уходя утром после смены, понимаешь, что не всех ты тут спасла, но для многих сделала эту ночь легче…
Пока делаешь перевязку, человек не лежит молча. Обычно рассказывает, как заболел, с какими врачами сталкивался. Но иногда говорят и о личном — про детей, семью. Начинаешь отвечать. Это простой разговор двух симпатизирующих друг другу людей. Была одна пациентка. Сначала лечила грудь, потом попала к нам с почкой, потом с образованием в легких. Мы дружим уже 26 лет…
Когда я начинала работать, в 1990-е, это были тяжелые годы. Связь между нами и пациентами была, кажется, крепче. Не понятно было, кто кого спасает — всем одинаково в то время есть было нечего…
Приезжает человек из района, у него госпитализация только завтра, переночевать негде. Клали на койки, какие есть, никому не отказывали, никого не бросили на улице с его проблемами. Опыт и навыки — это все потом, а главное — милосердие. Все, кто работает здесь, за долгие годы не потеряли ни капли сочувствия к людям…
Милосердие не бывает излишним. Сидеть и жалеть пациента, плакать и убиваться просто некогда — очень много работы…
Не санитарки промывают желудок и ставят клизмы, а медсестры. Надо понимать, что придется работать с кровью, мочой и рвотными массами. Если это пугает, то вам точно не сюда…
В 1990-е годы было мало лекарств, почти не было оборудования, операции делали буквально голыми руками. Смертность была такая, что мы чуть ли не в хоспис превращались. Уходящих было очень много. Сейчас, конечно, такого нет. Если пациент попал к нам, мы точно знаем, что все не безнадежно…
К смертям пациентов никогда невозможно привыкнуть, какой бы ты ни был железобетонный. Всегда этот страх: «Только не в мою смену». Но кто-то ведь должен быть рядом с человеком в этот момент. У нас однажды был тяжелый больной, санитарка подходит ко мне и говорит: «Мне страшно, он совсем плохой, что делать-то?» А я ей отвечаю: «Ну а я тогда здесь зачем? Пойдем».
Все очень быстро «приземляются»
Анна Тимофеева, старшая медицинская сестра отделения торакальной хирургии № 1:
— Это прямо была цель — попасть в торакальную хирургию на Никитина, 77. Студенткой была на практике. А потом, в 1998 году, пока все отмечали выпускной, побежала сюда к главной медсестре и сказала: «Хочу у вас работать».
В процедурном нет медсестры — значит, туда; в перевязочной заболел сотрудник — значит, на перевязки. Как молодого специалиста меня толкали везде, в самые «труднодоступные» места. У меня, конечно, не все получалось. Помню, иду по коридору, сидят мужчины и говорят между собой: «Вон та идет, которая уколы ставить не умеет вообще». Домой приехала — рыдаю…
Особенность в том, что мы не говорим пациентам: «Все, пока, счастливо, лечитесь дома, выздоравливайте и больше к нам ни ногой». Наоборот, если человек возвращается, значит, лечение помогает и идет по плану. Пока пациенты лечатся, они проживают с нами часть жизни. Мы все про них знаем, кто в семье крестился или женился. Пациент поступает на второй курс химиотерапии, и у него все спрашивают: «Ну, как ваша сноха? Родила? Здорово!»...
У нас возможно то, что в других отделениях было бы не позволительно. Например, мы часто переходим с пациентами на «ты». Их приходится переворачивать, мыть. Это довольно интимно. Нужно, чтобы человек верил тебе как очень близкому…
Нет, у нас нет специальной комнаты, где можно плакать. Природа берет свое, формируется какой-то барьер. В определенные моменты мы, наверное, бываем жестокими. Есть простой выбор: или переживать, или взять себя в руки и поставить укол. Твои переживания не помогут человеку, а укол — да…
Я была еще молодой медсестрой, у нас лежала девушка, моя ровесница, дети наши были одного возраста. Ее даже звали как меня. Лечилась она долго, а потом умерла дома. Ее муж позвонил мне ночью, пригласил на похороны. Многие родственники звонят, когда пациент уходит. Объясняю, что не могу. Если я каждого буду хоронить, я умом тронусь…
Онкологический диспансер — это какой-то свой мир, который по-другому заставляет относиться и к своей жизни, и к семье. Есть в этом терапевтический момент: когда ты постоянно видишь страдающих людей, по-настоящему начинаешь ценить, что ты здоров и счастлив…
Мы тоже люди и тоже боимся онкологических диагнозов. Но когда пациенты говорят, что диагноз у них страшный и болезнь неизлечимая, я отвечаю: «Да ладно!» Поверьте, у меня есть огромное количество обратных примеров. Конечно, тяжело, когда люди уходят. Кто батюшку зовет, кто нотариуса. Был случай, когда супруга пришла утром навестить пациента, а он только что скончался…
В основном капризничают пациенты, которые в жизни привыкли к особому отношению. Вот он был такой крутой, заболел и попал к нам, а у нас восемь палат по четыре койки и никакого тебе VIP-обслуживания и привилегий. Правда, эти капризы ненадолго, очень быстро все меняются и смиряются, «приземляются».
У старшей медсестры много бумажной работы, я меньше общаюсь с пациентами. И называют меня чаще по имени-отчеству. Однажды у нас не хватало сотрудников. И вот я в день работала сначала, можно сказать, за «Анну Владимировну», а потом в ночь пошла в процедурный. А мне мужчины говорят: «Вы, наверное, новенькая, мы вас не видели. Ну, какая вы Анна Владимировна. Вы же А-неч-ка!»
В основном работа медсестры — это постоянная беготня и суета, ни минуты не сидишь на месте. Я как-то пришла с ребенком в платную клинику. Там в регистратуре моя одногруппница сидит, такая красивая, с прической, ногтями, спокойная. А я всегда в мыле. Но я бы точно не смогла вот так в регистратуре сидеть…
Нам еще в колледже сказали, что медик — это не профессия, а образ жизни. Не готов жить своей работой — не стоит и начинать. Любить всех невозможно, но сострадание и доброта обязательны. Мне непонятно, как иногда в обычной поликлинике медсестра может накричать на пациента, а уж в онкологии это и вовсе недопустимо. Злых медсестер не должно быть в принципе…
Лежала у нас девушка замужняя, но детей у нее не было. Ей диагностировали лимфогранулематоз — тяжелое заболевание. Предполагалось длительное лечение — несколько курсов химии и лучевой терапии. И вот она сидит в коридоре, разговаривает по телефону с мужем, ругается и плачет. Это так ужасно, так хочется помочь. Ведь, получается, самый близкий человек не сумел ее поддержать.
Она потом уехала. И уже через много лет открывается лифт, выходит красивая молодая женщина и говорит: «Аня, привет!» Я ее еле узнала. Оказалось, развелась она с непутевым мужем, выздоровела, восстановилась, вышла замуж еще раз и очень счастлива. С ребенком приехала, у нее маленькая девочка. И я подумала: «Вот для чего я тут работаю на самом деле».
Самое важное - в нашем Telegram-канале
